Долина забвения

На следующий день мать прекратила все попытки оживить свой бизнес. Перед тем как мы уже собирались отправиться в ресторан на отложенный обед в честь дня моего рождения, матери пришло письмо. Когда я дошла до двери ее комнаты, я услышала возмущенный голос матери. Я осмотрелась, но никого не увидела. Она говорила сама с собой. Когда я была помладше, меня это сильно пугало. Но после подобных ее разговоров никогда не происходило ничего страшного. Они походили на выбивание ковра: она просто выплескивала гнев. Очищалась от него, а потом все внутри нее снова успокаивалось.

— Будь проклято твое мерзкое сердце! — ругалась она. — Трус!

Я думала, что ее гнев связан с тем, что случилось с императором.

— Мама, — мягко произнесла я.

Она замерла, а потом повернулась ко мне, прижимая к груди письмо. Оно было написано буквами, а не иероглифами.

— Вайолет, дорогая, мы не сможем сейчас пообедать. Кое-что случилось.

Она не сказала про письмо, но я поняла, что причина именно в нем. То же самое случилось на мой восьмой день рождения. Однако сейчас я не разозлилась, только забеспокоилась. Я была уверена: ей снова пришло письмо от моего отца. Последнее, которое она получила шесть лет назад, сообщало о его недавней смерти, вот почему я знала, что все шесть лет до этого он был жив, хотя мать утверждала, что его не существует. Когда бы я ни заговорила об отце, она обрывала меня одной и той же фразой: «Я ведь уже говорила тебе, он умер, и от того, что ты будешь спрашивать снова и снова, ответ не изменится».

Этот вопрос всегда выводил ее из себя, но я не могла не спрашивать, потому что с тех пор ответ изменился.

— Мы сможем пообедать позже? — я знала, что она ответит, но хотела проверить, насколько уклончиво.

— Мне нужно поехать на одну встречу, — ответила она.

Но я не могла отпустить ее просто так.

— Мы собирались сегодня пообедать в честь моего дня рождения! — выразила я недовольство. — Ты всегда слишком занята, чтобы сдерживать данные мне обещания.

Вид у нее стал чуть виноватый.

— Прости, — сказала она. — Мне нужно кое-что сделать, срочное и очень важное. Завтра мы устроим с тобой особый, специальный обед. Даже с шампанским!

— Но я ведь тоже важна, — я повернулась и пошла в комнату. Мне требовалось обдумать все, что произошло: письмо, еще один отмененный праздничный обед. Кто был для нее важнее меня?

Когда я услышала, что она уехала, я пробралась в Бульвар и вошла через застекленные двери в ее комнату. Письма не было ни в ящике стола, ни под матрасом, ни в наволочке, ни в жестяной коробке с леденцами. И когда я уже готова была сдаться, я увидела уголок письма, торчащий из томика стихов на круглом столике посреди ее комнаты, где они с Золотой Голубкой сидели, когда обсуждали текущие дела. Конверт из плотной белой бумаги был адресован «мадам Лулу Мими». Это было написано по-китайски, а под иероглифами убористым аккуратным почерком было выведено по-английски: «Лукреции Минтерн». Лукреция! Я никогда не замечала, чтобы к ней так обращались. Неужели это ее настоящее имя? Письмо начиналось с имени, которое я тоже никогда не слышала при обращении к ней:

@

Моя дорогая Луция!

Я свободен от всех обязательств и наконец готов предоставить тебе то, что твое по праву.

Скоро я возвращаюсь в Шанхай. Могу ли я навестить тебя двадцать третьего после полудня?

Всегда твой,

Лу Шин

@

Кем был этот китаец, который писал к ней по-английски? Он звал ее двумя разными именами: Лукреция и Луция. И что он хотел ей вернуть?

Прежде чем я успела подробнее изучить письмо, в комнату вошла Золотая Голубка.

— Что происходит? — спросила она.

— Я ищу книгу, — быстро ответила я.

— Отдай мне его, — сказала она, потом глянула на письмо и продолжила: — Не говори матери, что ты его видела. Вообще никому не говори, иначе ты будешь об этом жалеть до конца своей жизни.

Мои подозрения подтверждались. Это письмо имело какое-то отношение к моему отцу. Я опасалась, что двадцать третьего числа моя жизнь изменится к худшему.

@@

Двадцать третьего дом гудел от новостей: после полудня ожидается какой-то гость. Я пряталась на среднем балконе, наблюдая царившую внизу суматоху. Я должна была в это время заниматься в своей комнате, а не в Бульваре, и мать строго-настрого запретила мне покидать ее, пока она сама меня не позовет. А еще она сказала, чтобы я нарядилась в зеленое платье — одно из лучших моих платьев для особенных дней. Я догадывалась, что это значит: мне предстоит встретиться с тем человеком.