Долма, лаваш и смерть старушки

Нанар очень по отцу убивалась. Больше чем по мужу, скажу я тебе. А умерли они все у нее, как-то один за другим. Сначала Вазген от своих ран и увечий, потом мать Нанар от тоски и тяжестей вдовей жизни, а потом муж под машину попал. Вот так все на одну женщину свалилось. И сиротство, и вдовство, и хозяйство. Осталась она с двумя детками. Ну, потом и дети выросли. Все односельчане ей помогали. То ли у Саркисовны совесть проснулась, то ли и вправду ей Нанар жалко стало, но она с ее детьми дополнительно и бесплатно русским занималась. Ну как бесплатно? Нанар у нее и убирала и еду готовила. И молока, и сыра с маслом, всем своим делилась. Саркисовна у нас эдакой барынькой была. Свою скотину не держала. Огород, правда, был, но она, пока Ираклий жив был, мотыги в руки не брала, а потом, когда он умер, всегда кого-то из парней звала. Они-то старой учительнице отказать не могли. А с Нанар у нее вроде как обмен был: та ей продукты и помощь по дому, а учительница то ей, то детям свою старую одежду отдавала. У Овсаны дети как раз постарше были – из чего выросли, то Нанаровым впору. Жалко мне их было – вечно в обносках. Я ее дочке даже как-то раз на Новый год платьице сшила, чтобы у нее хоть какая, но своя обновка была. Соседи, все-таки, и сироты. У Саркисовны чуть подросли, оба из села упорхнули: сначала в Ереван, а потом, и подавно – в Россию уехали, а через пару лет и Нанаровы детишки за культурой потянулись. Зря что ли она так старалась, все работала, их русскому учила – вот и осталась одна. Ну, тут они с Саркисовной и подавно не разлей вода стали.