Дом 1000 дверей

Что случилось с ним самим и что случилось с миром вокруг? Еще недавно окружающая реальность была так предсказуема и проста, а В. чувствовал себя в ней, как рыба в воде. Хотя были некоторые сложности. Может быть, В. уже тогда начал сходить с ума, когда выбросил в окно свою успешную жизнь и подался бродяжничать? Может быть, он отравился гнилыми объедками и теперь валяется рядом с мусорным баком, переживая разнообразные галлюцинации? Что происходит? Что это? Кто они? И кто он сам? В. чувствовал, что стоит у той границы, перешагнув через которую, ему уже не возвратиться, у границы, за которой царит хаос и бушует ураган, уносящий последние остатки разумности.

Эти безумные мысли и вопросов без ответов и в самом деле могли довести В. до сумасшествия. И потому В. нашел для себя единственно возможный выход, единственный путь к спасению своего уязвленного разума: он перестал думать вообще. Он тупо прошел к дивану, лег и уставился в потолок, не думая ни о чем. Вернее он преда?лся мыслям каким угодно, только не мыслям о Мистере, дверях и тому подобному. На все, что было связано с этой ситуацией, в которой он оказался, В. наложил запрет. Он и сам не знал, как это у него получилось, наверное, сработал некий предохранительный механизм, но так или иначе, он постарался забыть обо всем. Возможно, это ему и удалось бы, но как только душа его более-менее успокоилась, опять дало? о себе знать тело.

Глава двадцать первая. Потревожу я соседа, хорошо, если к обеду

В. почти не сомкнул глаз в эту ночь. Он не мечтал о еде, но жажда стала такой нестерпимой, что он не мог сосредоточить свое сознание ни на чем, кроме образов водоемов, текущих ручьев, сочных фруктов и тому подобного. Стоило закрыть глаза, и мерещились прохладные чистые пруды, сияющие на солнце реки и даже просто прозрачные неглубокие лужицы, такие, какие бывают после теплого летнего дождя. В. даже не мог сказать, что утром четвертого дня он «проснулся». Он всего лишь перестал пытаться заснуть.

Сказать, что он был разбит и слаб – значило не сказать ничего. Словно все его тело кто-то выкручивал всю ночь, как постиранное белье. В. ощущал себя никчемной рваной тряпкой. Он не мог встать, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог чувствовать ничего, кроме непреходящей слабости, не мог даже думать. Он не мог злиться на Мистера, или жалеть себя, или мечтать о спасении. Ни надежд, ни жалоб, ни упреков. Никаких чувств. От него не осталось ничего, словно его взрезали, как просоленную селедку и выпотрошили все нутро, всю его человеческую сердцевину, все, что составляло самую сущность В. как личности и как человека.

В. захотел сесть только потому, что нестерпимо саднила спина. Кое-как он смог принять вертикальное положение, но при этом ему показалось, что это простое движение было самым трудным действием в его жизни. Он сидел сгорбившись и укутавшись в одеяло. «Какое я сейчас должно быть жалкое зрелище», - мелькнула мысль, но она не вызвала никаких эмоций у В. Ему было наплевать, как он выглядит, и что о нем может подумать кто бы то ни было. Этим утром он даже уже не хотел пить или есть, не хотел ничего, как будто жажда и голод, пережив последнюю агонию этой ночью, благополучно скончались. Его уже не страшили физические мучения, но только одно еще заставляло его холодеть от ужаса: он чувствовал, как из него в буквальном смысле истекает его душа. Капля по капле, медленно, но неотвратимо он терял самого себя.

Именно поэтому на четвертый день В. начал молиться. Подобное с ним случалось последний раз в раннем детстве. «Боженька, Боже, как страшно», - молился В. Или вернее не молился, а жаловался Всеведущему Ничто или Всемогущему Господу, кому именно В. не знал, но он не мог не исповедоваться этой безличной силе. «Боженька, Боже, Отец, - причитал В. - Господи, Господи, помоги, помоги мне, спаси меня, спаси, спаси и сохрани», - В. повторял неустанно одни и те же слова, в которых он находил хоть малое, но утешение.

И так В. «молился» бесконечно долго, но потом слова «молитвы», если это можно было так назвать, изменились: «За что, Господи, за что, за что наказал ты меня, за что о?тдал на поругание, за что, за что, за что, Господи? Никого я не обидел в своей жизни, никого не убил, не ограбил, так за что же, за что, Господи Боже, Отец, за что о?тдал ты меня в руки врагов моих, за что, Господи, за что?» - так вопрошал В., снова и снова, без всякой надежды услышать ответ. И потом опять: «Господи, сохрани, спаси и сохрани, защити…»