Дом для внука

— Хочу усы, хочу-у усы! У-у-усы хо-очу!..

Не только разговор закончить, картошки спокойно не мог поесть, так и вылез из-за стола до время. Девчонку успокаивала Нина, квохтала рядом Марфа, убеждал Борис Иваныч, выпячивая свою безусую губу, но все напрасно. Аннушка любила деда и хотела, чтобы у нее тоже были пушистые, щекочущие усы. Чернов взял ее на руки и пошел в горницу, пообещав рассказать сказку. Аннушка успокоилась: она любила сказки.

— Только давай разденемся, ты ляжешь в свою кроватку и после сказки сразу уснешь.

— Усну, — согласилась Аннушка.

Чернов снял с нее платьишко, колготки, а потом отнес за перегородку, где спала Нина и рядом с ее постелью стояла детская кроватка. Чернов сел на постель Нины, спросил, какую сказку лучше рассказать.

— Про дворец, — выбрала Аннушка.

— Ну, про дворец так про дворец. Только ты глазки закрой и лежи спокойно, слушай. И тогда все увидишь, что я буду сказывать. Ну вот и молодец. Слушай. Хлоп-хлоп дворец, соломенный крылец. Как во этим дворце старичок живет да старочка, паренек у них да девочка — сынок Ванюшка, дочка Аннушка…

Старинная, распевная, убаюкивающая, потекла сказка о добрых стариках-крестьянах, у которых были такие пригожие и разумные дети, что бедность им уже не казалась пагубной, каждый день они встречали с радостью, как подарок, и все были счастливы.

Аннушка, смежив веки, дышала ровно и сквозь сон уже спросила:

— А усы?

— Вырастут, внученька, и усы. Вот станешь большая, они и вырастут. Спи.

XII

Прозвенел звонок, учителя, торопливо собрав стопки тетрадей, учебники, классные журналы, плакаты и карты, разошлись. В учительской остались только Баховей и Елена Павловна Межова, завуч вечерников. Баховей стоял у окна и курил, пуская дым в форточку. Елена Павловна проверяла за столом тетради.

— Волнуешься, Роман? — спросила она.

— Вроде нет, странно только: я — учитель! — И передернул плечами, ощущая непривычно мешковатый гражданский костюм и сдавливающий шею галстук. Не надо было слушаться Марью, да тут Мэлор влез со своими уговорами.

— Привыкнешь, — сказала Елена Павловна. — С вечерниками работать легче: взрослые люди.

После той партконференции секретарь обкома не предложил ему никакой должности, просить же Баховей не стал. Он что, вчерашний слушатель партшколы или человек, отдавший партийной работе всю жизнь?! Лучше уж с Марьей разводить кроликов и быть рядовым учителем.

Уроки истории у вечерников уступил ему Мигунов, директор дневной школы, который был сильно перегружен. Он предлагал вести историю в старших классах дневной школы, но Баховей не согласился: для начала достаточно вечерников. А там и пенсия рядом.

Поражение на партконференции было для него настолько неожиданным и жестоким, что первые дни Баховей лежал в своей комнате, отрешенно глядел на стену, где висело охотничье ружье, и в мыслях часто возвращался к давней гибели Межова. Теперь он не осуждал его непартийный поступок.

Приехал сын, посочувствовал, но, занятый собой, не понял его драмы. Он сам еще не привык к новому положению доктора наук (в двадцать шесть лет) и заведующего лабораторией, к новым, возвышающим его, масштабным и очень серьезным заботам, связанным с развитием атомной энергетики страны. Стра-аны-ы! А тут кадровый вопрос районной парторганизации, одного секретаря сняли, другого поставили — пустяк. Ну да, снятый секретарь — отец, жалко, разумеется, но если это продиктовано потребностями времени, интересами дела…

Баховей растерялся.

До сих пор жизнь для него была пряма, как столб, на котором гудят провода незыблемых идей и сверкают чашечки надежных изоляторов. В молодости он не понимал тугодумья Межова и осторожности горячего Щербинина, потом тоже не мучился размышлениями вроде тех, что столб прежде был деревом, с глубокими живыми корнями, что на дереве была густая сеть веток и веточек, что эти ветки и веточки несли на себе великое множество листьев, что листья усваивали энергию солнца и обеспечивали жизнь веткам, стволу и корням, что корни, обсасывая каждый комочек почвы, питали и себя, и ствол, и ветви, и листья. Он не задумывался над тем, что именно эти разнонаправленные, встречные потоки и создают дерево, такое прочное и красивое, он уже не чувствовал этого, не знал дерева — он знал столб, поставленный до него, и думал, что для долговременности стояния в земле нижний конец столба просмолен и обернут толем, что изоляторы при необходимости можно менять и провода тоже.

И вот эта последняя — Баховей уже понял, что она стала последней в его политической жизни, — партийная конференция. Он дрался мужественно и до конца, но тем обидней было его поражение. Кому проиграл — Балагурову! Будь на его месте Щербинин — не так досадно бы, достойная фигура, но Щербинина конференция принимала лишь сочувственно, тогда как Балагуров был героем дня. Каждая его шутка, каждая пословица, каждое предложение принимались с восторгом, с готовной радостью.

— У тебя поурочные планы составлены? — спросила Елена Павловна.