Дом-фантом в приданое

Она много чего любила и никому в этом не признавалась, даже Липе, боялась, что та станет смеяться и прикажет читать всякую ерунду «про жизнь», вроде Михаила Морокина!…

В «конторе», где ее должны были прослушивать, она сильно струсила и только и могла спрашивать «Чего это такое?», а Добровольский сердился.

Здесь было полно людей, таких странных, таких необыкновенных, в необыкновенных одеждах!… На стенах висели плакаты с исполнителями, которых Люсинда видела только по телевизору, а секретарша с зелеными ногтями сказала какой-то девице без юбки, но в плотных резиновых трусах, надетых поверх колготок:

– Представляешь, Расторгуев не может нашего найти, у него мобильный не отвечает! Наш приедет и меня сожрет, что я не соединила! А как мне соединить, когда у него мобильный провалился!

Девушка в трусах сочувственно поцокала языком.

Потом забежало существо неопределенного пола и сказало:

– Мы вчера в «Фонаре» зависли, просто оторваться хотелось под финал, а там одна брюква накидалась водки и давай зажигать! Мы еле ноги унесли!…

Теперь поцокали обе, и трусы, и зеленые ногти. Существо выложило на парапет, перегораживавший приемную, какие-то взлохмаченные перья, а сверху еще навалило бумаг.

– Ну, я ноги делаю, – довело оно до их сведения. – Кстати, Буев ничего, нормальный, не нахлобученный! Так что смотри сама, Петя!

Девушка в трусах кивнула. Должно быть, именно она была Петей.

Где– то мерно стучал барабан, и стены слегка вздрагивали, на огромном, почти во всю стену шириной, телевизионном экране двигались сомнамбулические манекенщицы, там шло какое-то шоу, и кофеварка шипела, бессильно выпуская пар -кофе в ней не было. Добровольский печатал.

Потом за дверью вдруг что-то случилось, затопало, загомонило, и Павел Петрович поднял голову.

В приемную ввалились какие-то люди, и среди них один очень сердитый. Он громче всех орал, и остальные шарахались назад от его грозного голоса. Он был очень высокий, даже выше Люсиндиного благодетеля, наголо бритый и в бандане. В ухе у него висела серьга, джинсы были сильно рваные, а кожаную куртку он нес в кулаке. В его кулаке она выглядела как носовой платок.

– Потом. Все потом! – заорал он, едва войдя, и замахал руками на свиту. От куртки по приемной прошел ветер. – Паша, друг, прости, что опоздал!. Ну, бестолочь я последняя, ну что теперь делать!… Петя, я сказал, потом! Найдите мне Расторгуева, срочно! Паша, друг, ну что ты со мной сделаешь теперь? Отвалите отсюда все! Ну, быстро!… Это твоя звездища, да? Артем, быстро освободи нам вторую студию, или там нет никого? Володьку туда и Лану, я буду через три минуты! Кофе мне даст кто-нибудь или нет?

– Я уезжаю, – как ни в чем не бывало заявил Добровольский и сложил свой компьютер, как книжку, – ты за нее отвечаешь, понял, гопник?

– У-у-у, – заревел гопник, – каких ты слов-то понабрался! Это тебя звездища выучила, что ли?

Тут он хлопнул Добровольского по плечу, а потом уставился на Люсинду. Глаза у него были очень светлые и холодные как лед. Люсинда первый раз в жизни вдруг поняла, что это значит, когда глаза – как лед.

Это значит – очень страшно. Это значит – решается судьба. Это значит – последний шанс, вот что это значит!

– А ты с ней амуры крутишь, что ли? Так я тебе зачем? У тебя денег куры не клюют, сними ей клипок, ролик-кролик в ротацию, и пару хитов купи, делов-то!

– Федя, заткнись, – велел Добровольский, как давеча Люсинде. – Прослушай ее, или что ты еще делаешь, и позвони мне. Только я тебя предупредил – ты за нее отвечаешь. Посадишь в машину и привезешь домой. Договорились?

– Договорились. Отвечаю. Домой, – пролаял Федя. – А как насчет амуров?

– Я не кручу, – объяснил Добровольский. – Я хочу, чтобы ты ее послушал. Она подруга моей… девушки.

– Ах, у тебя девушка-а! Девушка, девушка, как вас зовут? Федя! Ну и дура!

– Вот именно, – сказал Добровольский. – Люся, вы его не бойтесь. У него такой имидж, хама и недоумка!

– Так я и есть хам и недоумок, – согласился Федя. – Кофе мне быстро, всех уволю к свиньям собачьим! Дерьмо! Как ее зовут, я прослушал? Тоже Федя?

– Люся, – поблеяла Люсинда, – Люся Окорокова я.

– Прелестно, – оценил Федя, – мне везет! Что ни звездища, то Люся Окорокова, как на подбор! Так, пошли. Только быстро! У меня через час встреча в городе, я должен тебя послушать и отвезти, а то твой принципал сдаст меня в Интерпол.

– В каком… городе? – совсем уж струхнула Люсинда. – Кто… принципиальный?

– Наш город называется Москва, образованная ты наша! Ну, а про принципала тебе все равно не понять. Ну, быстро, быстро!

И все случилось.

Это не похоже было на триумф, и на Галину Вишневскую не похоже, и на сбывшиеся надежды тоже. Это было ни на что не похоже.

Ее поволокли по коридору, как жертвенную овцу, невесть куда, и она все оглядывалась на Добровольского, как ребенок, которого первый раз сдают в детский сад, и ему так страшно, так непонятно, и неизвестно, заберут ли домой!…