Читаем Дом и мир полностью

Дом и мир

Когда-то я читала, что в Древней Греции одному скульптору удалось вдохнуть жизнь в созданную им статую. Но перед ним была уже готовая форма. А разве пепел погребального костра нашей родины похож на отлитую форму? Будь он тверд, как камень, это было бы еще возможно: ведь и превращенная в камень Ахалья[33] в один прекрасный день снова приняла человеческий образ. Но этот пепел просыпался, по-видимому, сквозь пальцы творца, и ветер развеял его по свету. Даже сметенный в кучи, он не мог соединиться. Но вот настал день, когда эта бесформенная масса обрела вдруг форму, выросла перед нами и заявила громовым голосом: «Я семь!»

И не удивительно, что все, происходившее тогда, казалось нам чем-то сверхъестественным. Этот момент нашей истории напоминал драгоценный камень, выпавший из короны захмелевшего бога прямо к нам в руки. Он не вытекал из нашего прошлого и был похож на ту самую воображаемую панацею от бед, которая на самом деле не существует. И нам казалось, что теперь все наши несчастья и страдания, как по волшебству, сгинут сами собой. Грань между возможным и невозможным исчезла. Все, казалось, говорило: «Вот оно! Оно здесь!»

Мы с восторгом решили, что колеснице нашей истории не нужны кони, что, подобно воздушной колеснице Куберы, она сама понесется вперед. Во всяком случае, нам не придется платить вознице — разве что подносить ему время от времени чашу с вином. Впереди нас ожидали дивные райские чертоги.

Нельзя сказать, чтобы мой муж оставался равнодушным к событиям. Но, несмотря на радостное возбуждение, царившее вокруг, тень печали в его глазах становилась с каждым днем все гуще и гуще. Можно было подумать, что он видит дальше, чем все мы, опьяненные восторгом происходящего, и смущен тем, что открылось его взору. Как-то раз во время одного из своих бесконечных споров с Шондипом, он сказал:

— Счастье затем и приблизилось к нашим дверям, затем и манит нас, чтобы показать, как не готовы мы к его встрече.

— Твои слова, Никхил, похожи на речи атеиста, — ответил Шондип, — ты, верно, совсем не веришь в наших богов. Мы ясно видим богиню, которая пришла дать нам свое благословение. А ты не хочешь верить даже собственным глазам.

— В бога я верю, — сказал муж. — Именно поэтому я и убежден, что мы не приготовились как следует, с должным благоговением встретить его. Во власти бога наградить нас, если он этого хочет, но нужно, чтобы и мы были в состоянии принять его милости.

Такие речи мужа страшно сердили меня.

— Ты считаешь, что в нас говорит опьянение, вмешалась я. — Но разве опьянение не дает людям силу?

— Силу, пожалуй, да, но не оружие, — ответил он.

— Сила — это дар всевышнего, — продолжала я. — А оружие может сделать простой кузнец.

— Кузнец даром не сделает, ему надо платить, — с улыбкой возразил муж.

— На этот счет не волнуйся, — важно заявил Шондип. — Кузнеца оплачу я.

— Ну, а уж музыкантов па праздник приглашу я, по не раньше, чем ты закончишь свои расчеты с кузнецами.

— Не воображай, пожалуйста, что без твоих щедрот у нас и музыки не будет, — презрительно заявил Шондип, — торжество за деньги не купишь.

И он сиплым голосом запел:

Нет денег — он не унывает: беда невелика!

Он, радостпый, в лесах блуждает,

Мотив чарующий выводит на флейте бедняка.

Взглянув на меня, Шондип, улыбаясь, сказал:

— Царица Пчела, я пою для того лишь, чтобы доказать, что отсутствие голоса не так уж важно, когда сердце хочет петь. Человек, который поет только потому, что обладает прекрасным голосом, умаляет значение песни. Нашу страну внезапно затопила песня, пусть же Никхил упражняется в гаммах, а мы тем временем своими надтреснутыми голосами поднимем страну.

«Куда же ты идешь? —

скрипит мой старый дом, —

Через порог шагнешь —

раскаешься потом».

Но глас моей души

уйти меня зовет:

«Спеши, спеши, спеши,

пусть прахом все пойдет!»

— Хорошо, пусть все идет прахом, хуже этого ведь ничего нет. Я согласен, это меня вполне устраивает.

«О, если ты уйдешь,—

дом говорит мне вслед, —

Сюда уж никогда