Дом, который построил Джек

Немного погодя Дайсон проворчал, что его тошнит при воспоминании о том, как его проверили и поставили штамп, будто и не человек он, а бутылка молока.

— Когда у нас будут дети, ты порадуешься, что получил сертификат, — возразила Марта. — Если бы наши гены были не в порядке, это могло сказаться на малышах.

— Знаю. Просто мне не нравится…

— Послушай меня. — Она посмотрела ему в глаза. — В худшем случае нам пришлось бы пройти курс лечения, чтобы на потомстве не сказался отрицательный резус-фактор или что-нибудь в этом роде. Ну, или наших детей поместили бы в инкубаторную клинику. Максимум год-два разлуки с ними. Это можно и потерпеть, зато из клиники дети выйдут уже здоровыми.

— Все было бы гораздо проще, если бы не было никакого Взрыва, — уклончиво ответил Дайсон.

— Все было бы гораздо проще, если бы мы были одноклеточными бактериями, — передразнила его невеста. — Всегда приходится выбирать — либо вкусное печенье, либо здоровые зубы.

— А ты, оказывается, философ. Ладно, бог с ним. Я вот думаю…

Он так и не закончил фразы. Некоторое время Дайсон просто сидел, потягивал мате и любовался точеным профилем Марты, вырисовывающимся на фоне темнеющего неба. Вскоре объявился переводчик, который получил оставленное сообщение, и они вышли из дома в ночную прохладу.

Пятьсот лет назад ученые расщепили атом, что нарушило баланс сил. Если до этого открытия некоторым людям нравилось, образно выражаясь, играть в перетягивание каната, то с изобретением атомной бомбы у них появились ножи, и кто-то догадался, что можно перерезать канат… Слишком поздно они поняли, что игра шла на вершине скалы, со всех сторон обрывающейся в бездонную пропасть.

Ножи оказались одновременно и ключами, открывающими двери, за которыми ждали фантастические возможности. В результате произошел Взрыв. Был бы это простой ядерный взрыв, человечество смогло бы подняться на ноги гораздо раньше — конечно, если б на планете вообще уцелела жизнь. Но одна из открытых дверей вела в странный и опасный мир, где не действуют законы физики. Истина, как оказалось, — величина переменная. И когда на рынке появилась безграничная мощь ядерной энергии, человечество научилось менять значение этой переменной.

Это могло повлечь за собой буквально все, что угодно. И на деле повлекло очень многое. Хотите, называйте это войной. Хотите — хаосом. Взрывом. Калейдоскопом, где узоры постоянно пребывают в движении. Когда в конце концов все улеглось, человек догладывал кости последних крыс, но все же оставался разумным животным. И едва он почувствовал твердую землю под ногами, он начал возрождать культуру.

Это оказалось нелегко. Прошли сотни лет, и от прежней цивилизации остались жалкие крохи.

Только представьте себе всю пирамиду человеческих знаний: пенициллин открыли, потому что кто-то изобрел микроскоп, а появление микроскопа стало возможным, потому что еще кто-то понял, как гранить стекло, — понял благодаря тому, что люди научились это самое стекло плавить, потому что научились разводить костер… После Взрыва эта цепь оказалась разорвана, многих звеньев не хватало. Если бы планета сгорела в пламени ядерной войны, если бы ядерная зима опустошила ее, то разрушение было бы быстрым — и, возможно, непоправимым. Однако если бы жизнь все же уцелела, то сохранились бы и следы прошлой деятельности человека, его изделия и записи. Но Взрыв был растянут во времени — время само было лишь переменной в этой смертоносной, самоубийственной, братоубийственной борьбе — и уничтожил накопленные человечеством знания.

Точнее, их большую часть. А те знания, что уцелели, были слишком беспорядочны и разрозненны. В конце концов города возродились из руин, и все же в новой науке оставалось слишком много нелепых белых пятен. Некоторые из них затянулись сами собой, к тому же иногда при раскопках попадались ценные находки, но единственной настоящей нитью к утраченным знаниям прежней эпохи оставалось то единственное, что смогло пережить атомный катаклизм изменчивой реальности.

Коллоид человеческого мозга.

Живые свидетели.

Бессмертные старцы из секретных приютов, живущие на свете уже более пятисот лет.

Уилл Маккензи, переводчик, оказался худощавым веснушчатым мужчиной лет сорока, с медленными плавными движениями, которые скорее бы подошли человеку покрепче и поупитаннее. Взгляд его голубых глаз лениво переползал с предмета на предмет, мурлыкающий голос убаюкивал, а когда Дайсон запутался в непривычном костюме, Маккензи помог ему ленивым, но сноровистым движением.

— Галстук? — спросил Дайсон. — Это ведь так называется, да?

— Ну да, галстук, — подтвердил Маккензи. — Не спрашивайте, зачем он нужен. Среди старцев есть такие, кто не обращает внимания на подобные мелочи, но большинство из них очень капризны. Когда разменяешь вторую сотню лет, знаете ли, становишься несколько консервативным.