Дом на берегу

– Действительно, – согласился Лэтимер. – А что, прислуга заперта здесь вместе с нами?

– Отнюдь. Нет сомнения, что прислуга наемная и ей, вероятно, очень хорошо платят. Время от времени слуги меняются, кто-то исчезает, а взамен появляются другие. Как осуществляется замена, мы не знаем. Уж за этим мы следили более чем пристально, все надеялись, что если выясним, то поймем, как отсюда выбраться, – только так ничего и не разгадали. Мы даже пытались подбить прислугу на откровенность – не слишком назойливо, конечно, – но тоже без успеха: держатся вежливо, но замкнуто. Закрадывается подозрение, что кое-кто из нас, не исключая меня самого, уже не очень-то и старается выяснить все доподлинно. Что ни говори, покой этой жизни засасывает. С чем-чем, а с покоем расставаться не хочется. Лично я не представляю себе, что бы я делал, доведись мне вернуться в мир, который я мало-помалу совсем забыл. Это, пожалуй, ужаснее всего: здешний плен так очарователен, что в него и влюбиться недолго.

– Но ведь, наверное, у кого-то остались близкие – жены, мужья, дети, друзья? Ко мне это, правда, не относится: я не женат, да и друзей немного.

– Странно, но факт, – ответил Джонатон. – Если у кого-то из нас и были семейные узы, то не слишком крепкие.

– По-вашему, выбирают только людей без крепких привязанностей?

– Сомневаюсь, что это принимается во внимание. Скорее среди людей нашего круга просто нет таких, кто склонен к крепким привязанностям.

– Тогда расскажите мне подробнее о наших компаньонах. Вы упомянули, что занимаетесь философией. Я узнал кое-что и о некоторых других. А кто такой Андервуд?

– Драматург. И надо сказать, до того как он попал сюда, его пьесы пользовались довольно большим успехом.

– А Чарли и Джейн?

– Чарли – карикатурист, Джейн – очеркист.

– Очеркист?

– Да. Специализировалась на темах, связанных с общественным самосознанием. Писала духоподъемные статьи для так называемых элитарных журналов. Чарли был известен на Среднем Западе. Работал в небольшой ежедневной газете, однако его карикатуры перепечатывали чуть не по всей стране. У него было уже довольно прочное имя, и, может статься, он сменил бы жанр и перешел к более значительным работам.

– Значит, мы не все из этой части страны? Не все из Новой Англии?

– Нет, не все. Только двое – вы да я.

– Но всех нас можно отнести, с большей или меньшей натяжкой, к людям искусства. Притом мы были разбросаны по стране. Какими же ухищрениями они заманили нас одного за другим в этот дом? Ведь, насколько я понимаю, все мы явились сюда добровольно; никого не похищали и не привозили сюда насильно?

– По-видимому, вы правы. Но как этого удалось добиться, понятия не имею. Предположительно какой-то психологический трюк, но что за трюк и как он осуществляется, не могу себе представить.

– Вы назвали себя философом. Вы что, преподавали философию?

– В свое время, да. Только не получал от этого никакого удовлетворения. Вдалбливать давние мертвые догмы юнцам, которые тебя и не слушают толком, это, доложу я вам, работенка не из приятных. Хотя их-то, наверное, не стоит винить. Философия в наши дни вообще мертва. Большая ее часть больна упрощенчеством и, мягко говоря, отстала от жизни. Нам нужна новая философия, которая помогала бы нам жить в согласии с нынешним миром.

– И вы создаете именно такую философию?

– Пишу кое-что с нею связанное. Но, признаться, с каждым прожитым здесь годом делаю все меньше и меньше. Не вижу стимула. Вероятно, всему виной здешняя покойная жизнь. Что-то во мне утратилось. То ли гнев испарился, то ли пропал контакт с миром, каким я его знал. Меня избавили от соприкосновения с повседневностью, я потерял с нею связь. Во мне теперь нет потребности протестовать, нет ощущения поруганного достоинства, и необходимость новой философии стала чисто теоретической.

– Вернемся к вопросу о прислуге. Вы сказали, что время от времени она меняется. А снабжение? Доставляются же откуда-то припасы!

– Наверное, стоило бы заглянуть в подвал? А что если там туннели? Может, прислуга да и припасы прибывают через тайные ходы? Конечно, идея как из шпионского романа, а все же… Что ж, может быть, может быть. Но если так, мы ничего никогда не установим. Да, припасы хранятся в подвале, но нас туда не пускают. Подвалом заправляет дюжий детина, к тому же он глухонемой или притворяется таковым. Он оттуда не вылезает, ест там и спит.

– Выходит, в моем предположении нет ничего невозможного?

– Выходит, так, – отозвался Джонатон.

Огонь в камине угас, только несколько угольков еще теплилось под слоем золы. В тишине, спустившейся на гостиную, Лэтимер улавливал подвывание ветра.

– Об одном вы еще не знаете, – произнес Джонатон, – на берегу водятся большие бескрылые гагарки.

– Бескрылые гагарки? Не может быть! Их же…

– Да, разумеется. Их истребили более ста лет назад. А в океане киты. В иные дни замечаешь по доброму десятку китов. Бывает, что увидишь и белого медведя.

– Тогда, значит…