Дом на городской окраине

Процессия выстраивается, музыканты занимают место во главе её. Впереди выступает церковный служка с распятием. Когда ветер раздувает полы его накидки, видны голые колени и короткие скаутские штаны. Бум-бум, бум-бум-бум — грянула музыка. Процессия движется по улицам. Сворачивает на шоссе, окаймлённое бараками, поодаль — на холме кладбище, где покоятся останки жителей окраинного района. Полицейский вышагивает за гробом, уткнув нос в платок. Он думает о том, что надо бы завести в доме электрический звонок. — «Опять расходы, чёрт бы их побрал! — вздыхает он. — А что ж это музыканты не играют? Должны играть. Небось губы не отсохнут, содрали такие деньги, безбожники. От дома до Мальвазинок играли всего три раза и думают дело сделано. Три раза, не больше… Мошенники, мерзавцы, надувалы проклятые! Надо скостить им плату, пусть не думают, что имеют дело с простофилей…»

На кладбище священник святой водой кропит гроб и произносит латинские слова молитвы: «Lux aeterna luceat ei» (И вечный свет да светит им), — тянет он нараспев елейным церковным баритоном. Собравшиеся вполголоса вторят ему: — Отче наш…

«Небось, побормочет немного, — завистливо ропщет полицейский, — и выкладывай ему полсотни! Вот заколачивает!» — Он склонился над могилой и бросил на гроб пригоршню земли. При этом он прикидывал, какова глубина ямы. «Два мужика три дня копали, — подумал он негодующе, — я бы за полдня управился. Ах Боже, что я могу сделать, на каждом шагу обман…»

3

Участники похорон разошлись, а полицейский с отцом и зятем отправились в пивную «На уголке». Они уселись за стол, покрытый красной клетчатой скатертью. Полицейский заказал три кружки пива, решив сегодня шикануть.

Отец запрокинул кружку, затем отер ладонью пену с усов и вздохнул: — Бедная мать… Она уже там…

— Да-а-а, — протяжно произнес зять.

— Что поделаешь, — рассудительно заметил сын, — мы уже ничего не исправим. — Он заказал себе еще кружку пива, так как в горле у него пересохло. И тут же третью, четвертую. Слегка захмелев, он принялся разглагольствовать.

— Если хотите знать, — начал он, — я могу мигом вас заарестовать. Обоих. Прямо тут.

— Это как же? — оторопел отец. — Мы же ни в чем не виноваты.

— Ого! — воскликнул зять.

— Не бойтесь, не арестую, — успокоил их полицейский. — Это я так, к слову.

— Ещё не хватало, — усмехнулся старик, — кто по правде живёт, того зачем арестовывать!

— Много вы понимаете, батя, — презрительно сказал полицейский. — Да вы ничего в этом не смыслите. Вы даже не представляете, кто такой полицейский. Полицейский, голубчики, — похвалялся он, — как скажет, так и будет.

Старик с сомнением качал головой.

— Стало быть, — начал он, — ты подойдешь ко мне и скажешь: «Следуйте за мной, потому как вы убили Алоиза». Но ведь это неправда, я не убивал. Ты что же, все равно меня загребешь? И меня вздернут, поверят тебе на слово?

— А то как же, коли дело дойдет до этого, — воскликнул сын и ударил кулаком по столу. — Надену на вас наручники и айда в участок. Подведу к стойке и возьму под козырек: «Пан комиссар, разрешите доложить! Этого человека я задержал на месте преступления — убийство с целью ограбления!» «А, — скажет пан комиссар, — хорошенькое дело! За решетку его!» Вы и рта не успеете раскрыть, как окажетесь в кутузке! Без всяких яких.

Полицейский поднял кружку, посмотрел на свет и большими глотками опорожнил.

— Я, батя, — продолжал он, поставив кружку на стол, — знаю разные приемчики. У нас своя тактика. «Ты это сделал?» — «Нет. Что вы». — «Ах, нет?» — хрясь его по морде. И опять спрашиваем. «Что вы, нет» — «Ах, нет?» — хрясь по морде. И снова, и снова спрашиваем. «Да, я». Вот то-то. А вы что, раньше этого не могли сказать? Вон сколько провозились с вами!

— Э, да где вам это понять…

— Ну, нет… — ворчал отец, — окосел ты, вот и несёшь Бог знает что. Смешно слушать. Что ты шишка, я знаю, но чтобы такая уж шишка, когда все дозволено, это навряд. Над тобой есть еще другие начальники. Самоуправство не позволено даже полицейским. Будет тебе болтать, ступай домой! Что перед людьми-то позориться…

— Спокойно, — бормотал полицейский, — сперва ещё на посошок выпью. Я могу себе это позволить. У меня денег больше, чем у вас обоих. Я домовладелец, а вы голь перекатная. Вы мне, батя, ни шиша не дали. Малолеткой выгнали на мороз, — мол, зарабатывай себе на жизнь сам! Я построил себе самый красивый дом в округе. Всех переплюнул. Нынешних съемщиков вытурю, заведу новых, которые будут больше меня уважать. Что мне балконы, главное — мир в доме. Этот портняжка паршивый проклянет тот день, когда он забрал себе в голову отгрохать дом с балконом. Кто норовит меня ущучить, тому несдобровать. О, я живоглот, каких мало…

Он грохнул кулаком по столу: — А этот Сыровы пусть убирается сей же момент, сей же момент! Такого я не намерен больше терпеть, расхозяйничался, за квартиру не платит. Выгоню взашей…

— Коротышка, шибзик, — хмуро прогудел зять, который не мог простить чиновнику его неприметный рост, — подаренного костюма из-за этого не надеть!