ДОМ ПРИЗРЕНИЯ

Девица подняла глаза и вздохнула ещё мрачнее: мутное зеркало не отразило ничего нового, а старое ей совсем не нравилось. Равнодушное стекло выдало излишне полную особу с круглым лицом. Щёки этого лица подпирали распухшие от рёва глаза, поэтому они всегда смотрели хмуро и недовольно, хотя в редкие минуты радости наполнялись нежным светом. Да и, по правде сказать, не бывает уродливых глаз даже у самых уродливых людей.

Кожа девицы сияла, но это было не нежное мерцание свежести – так обычно блестит сковорода, если её обильно смазать салом перед выпечкой блинов. Слово «сало» приходило в голову неискушённому зрителю и при взгляде на нижнюю часть тела юной особы: ткань казённых полосатых штанов плотно обтягивала пухлые ножки, грозя вот-вот лопнуть.

Настроение девицы, и без того весьма печальное, потеряло последние отблески света. И, несомненно, хорошо, что такое чучело осталось дома вместо того, чтобы пугать не ведавших страха городских жителей.

И вот теперь весь интернат на экскурсии в Старом городе наслаждается новогодней иллюминацией, а Куммершпик заперта в доме, вынужденно любуясь на замечательный фонарь под собственным правым глазом, освещавший тёмную комнату не хуже китайского фейерверка.

Нежина никогда не любила этот праздник. Те небогатые подарки, которые доставались девочке, пока она была совсем ребёнком, отбирали старшие ребята. Клавесин, который, видимо, был построен из того же кирпича, что и дом, приблизительно в то же время, издавал скрипучие дребезжащие звуки, которые даже глухая повариха признавала отвратительными, хотя до того, как она потеряла слух, ей приходилось слышать многое. Но этого визга её давно вышедшая из строя барабанная перепонка перенести не могла. Только Феррул Пунт в те моменты, когда мог одним только выдохом убить не одного воробья, пускался в пляс под ужасающий вой музыкального инструмента. Дикие танцы Феррула наводили ужас на видавших виды воспитательниц, со священным трепетом взиравших на его прыжки и ужимки. Маленьким воспитанникам же после таких вечеров часто снились кошмары с пляшущими обезьянами.

На кривобокой елке, стоявшей возле камина на столе, чтобы дети не растерзали новогоднее дерево раньше времени, висели не игрушки. Вместо конфет и шариков на ветвях ютились письма, которые традиционно присылали воспитанникам родственники, клятвенно обещавшие забрать к себе племянников и внучат в самом скором времени. С каждым годом ветки наклонялись всё ниже под тяжестью ворохов посланий с заверениями: ведь на свете нет ничего тяжелее лживых обещаний. Одно было хорошо: дети с нетерпением ждали праздников, ведь в эти дни можно было попросить добавку, и иногда случалось, что её даже давали, причём не в виде порции тумаков.

Размышляя о несправедливости этого мира, но более всего о своих собственных нуждах и горестях, Нежина и сама не заметила, как её ноги пошли в желательном для них направлении, и, очнувшись, обнаружила, что стоит прямо у входа на второй этаж, напротив покрытого изморозью окна.

Влекомая грустными до изнеможения думами толстушка подошла к окну и подышала на стекло: пушистолапые морозные ёлочки заискрились розовым от тёплого воздуха и исчезли: через кружок ничем не прикрытого стекла она увидела голый скучный двор, полностью убелённый снегом, да сосны, изогнувшие крючьями ветки. За вершину одной из них зацепилось солнце, опушённое инеем. Нежина стояла, не в силах оторвать глаз от чудесной картины, пока солнце не вздрогнуло и не ссыпало с себя иголки инея от удара, сотрясшего дом.

– Откройте дверь! Немедленно выпустите меня!

Неожиданно Нежина вспомнила, что Агата по-прежнему заперта, крадучись, подошла к двери и замерла, не решаясь отодвинуть стул, который заботливо подпирал дверь. Однако чуткий слух Неизвестной улавливал малейшие звуковые колебания, поэтому немедленно в комнате поднялся такой шум, что Нежина, отворившая было дверь, чтоб войти, отступила назад и стала изумлённо прислушиваться.

– Я убью тебя, Куммершпик! Немедленно отопри!

– Сейчас, сейчас, – Нежина суетливо отодвинула стул, но под очередным ударом порядком расшатавшийся древний предмет мебели упал прямо ей на ногу. Нежина некрасиво сморщила лицо.

– Не время, – бросила на ходу вылетевшая из комнаты как чёрт из табакерки Агата. – Быстро одевайся!

– Что? Куда? – Нежина едва успевала задавать вопросы, как в лицо ей полетела одежда.

– Всё потом, всё потом, – лихорадочно бормотала Агата, поспешно втискиваясь в брюки. – Если бы знала, какой сегодня день! Какой день!

– Какой? – машинально повторила Куммершпик, путаясь в брючине, которую медленно натягивала на полную щиколотку.

– День моего освобождения, – торопливо бросила Неизвестная, – поторапливайся, иначе драгоценное время уйдёт: никто ждать не будет.