ДОМ ПРИЗРЕНИЯ

«Наглотались воды при купании», – так всем, утирая слезы абсолютно сухим платком, говорил безутешный отец, ни разу не вызывавший повивальную бабку. Жена всегда разрешалась от бремени (не столько её, сколько супруга) в верхней восточной спальне для гостей. Заботливый муж неблагодарной женщины собственноручно перенёс туда из чулана самую лучшую из худших кровать с разъехавшимися ножками (ножки были сломаны ещё во время медового месяца, но после него иных повреждений, увы, данный предмет мебели больше не получал) и белоснежные, хотя очень старые простыни (он всегда заставлял жену кипятить даже половые тряпки, поэтому коврик возле двери соперничал чистотой с первым снегом, хотя изначально имел игривый красный цвет. Но папенька вообще не любил ничего выбивающегося за рамки приличий, поэтому дом потерял не только весёлый узор ковра, но и приобрёл четкую геометрию тщательно убранных комнат, до блеска натёртых полов и педантично расставленных по цвету и размеру книг в библиотеке).

Отец купал младенцев сам, пока мать, слабая после произведения на свет очередного пищащего комка, трясущего ножками и ручками и захлёбывающегося криком, лежала в комнате на полу, чтобы не запачкать белоснежных простыней, за чью сохранность супруг беспокоился больше, нежели за здоровье жены и, уж конечно, детей.

Скорее всего, следующая крошечная, будто игрушечная, сосновая коробочка, укрытая носовым платочком, который всё равно пора было выбросить, тоже нашла бы очередного постоянного жильца, но случилось так, что забитая, вечно беременная, робкая женщина впервые подняла руку, а вернее, обычный кухонный мясной топорик с красной ручкой, так кстати оказавшийся поблизости, на своего драгоценного супруга.

Что уж там случилось, никто не знал. Может быть, встала не с той ноги, может быть, так повлияло полнолуние, ведь всем известно, как слабый пол подвержен разнообразным циклическим влияниям. Или, может быть, она наконец задумалась над тем, так ли велика разница между «бесплодна» и «бесплотна», как это кажется? Ведь какие ещё могут причины тому, что жена убила собственного мужа, да ещё и так хладнокровно? И к удивлению многих, знавших эту тихую женщину, она даже не промахнулась. Трепетного отца и заботливого супруга похоронили с улыбкой изумления на красивом, порочном лице: настолько он не ожидал того, что эта хрупкая тонкокостная куколка из шёлка (сейчас порядком побитого молью скотского отношения) и фарфора (местами потрескавшегося от неосторожного обращения) когда-нибудь сможет хотя бы повысить на него голос. Газетные полосы три дня твердили об этом происшествии как о неслыханном деле, ведь это едва ли не единственный случай, когда на сотню убитых жён пришелся один мужчина.

В эти неспокойные дни дом, как вздорного старика, по самый чердак укутали газеты, ведь забирать почту было некому. Если бы он мог, то с удовольствием сжёг бы их внутри себя, в камине с забитой птичьими гнёздами трубой, но дом больше не имел хозяйских рук, и поэтому молча страдал, рассматривая уцелевшими оконными стеклами затейливые выдумки городских писак: «Вчера вечером трагически погиб самый завидный бывший холостяк нашего города»; «Убийца машет топором: куда смотрит власть?»; «Смерть на пороге. Компания по изготовлению лестниц, дверей и гробов «Светлая дорога на небеса» по индивидуальному заказу отрицает свою причастность к гибели известного ловеласа»; «Стоит ли разбитое сердце разбитой головы? Правда и мифы о дамском угоднике, в этот раз не угодившем своей даме».

О том, что дочь уважаемого человека, Агния Куммершпик, убила своего мужа, жители городка узнали не из газет. Газеты вообще отстают от жизни, готовят на завтрак несвежие новости, такие, о которых ещё вчера знала даже последняя глухонемая нищенка.

– Вы слышали, что натворила эта Куммершпик? – подавая обильный ужин, спрашивала жена мясника у своего супруга, дрожа от возбуждения третьим вторым подбородком. Надо сказать, что женщина была на редкость сварлива, обладала вздорным нравом, неутомимым языком, тяжёлой рукой и беспредельной любовью к круглым зелёным овощам.

–Мгм? – вопросительно поднимал бровь мясник, отряхивая усы от квашеной капусты.

– Зарубила мужа или кем он там ей приходится. Сначала отравила, потом зарубила. Или задушила, потом покромсала на кусочки. Такой красавчик был, светлая ему память, но, конечно, – торопливо поправилась хозяйка, заметив тяжёлый взгляд супруга, остановившего ложку с борщом на полпути ко рту, – странный: связался с простолюдинкой, а сам ведь знатного рода.

– Ого? – усомнился мясник, толстыми пальцами разламывая мозговую кость.

– Клянусь всеми непорочными святыми и их детьми! – женщина размашисто потыкала себя в область плеч и места, где у обычных людей находится талия. – Чтоб мне сдохнуть, не сойти мне с этого места, если вру, мне об этом Плюшка, соседка ихняя, говорила, а она брехать не станет! То ли он принц, то ли бухгалтер, но важная шишка!

– Ну? – удивился мясник, с аппетитом облизывая пальцы, по которым тёк обильный бурый жир и серовато-жемчужное мозговое вещество.