Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Братья продолжали нажим и в 1820 г., вынуждая Меттерниха опираться на Буоля, который по-прежнему поддерживал власти Франкфурта. Кроме того, они лоббировали правительство Бадена от имени тамошних евреев. В октябре 1821 г., когда Меттерних посетил Франкфурт, он выразил свое сочувствие евреям, «отобедав» у Амшеля; тем временем Соломон достиг «важной финансовой договоренности» с Генцем, после чего тот снова «прислушался к бедственному положению франкфуртских евреев». В 1822 г. Амшель даже написал любовнице Меттерниха, княгине Ливен, «прося отозвать определенные распоряжения, связанные с [франкфуртскими евреями], которые граф Мюнстер, судя по всему, направил посланнику Ганновера».

Результат их усилий нельзя назвать полной неудачей. Так, Амшель через год после письма княгине Ливен с радостью узнал об отставке Буоля. На его место был назначен более сочувствующий евреям Мюнх-Беллингаузен. А Гейне в письме из Берлина в марте 1822 г. усмотрел «лучшие перспективы» в том, что евреям снова предоставят права гражданства. Однако личная реакция княгини Ливен на письмо Амшеля говорит сама за себя: как она признавалась Меттерниху, «такого смешного письма она не получала… Четыре страницы сантиментов, он умоляет меня о помощи ради евреев из этого города — и я, покровительница евреев! Во всем этом чувствуется какая-то наивная уверенность, одновременно смехотворная и трогательная». Если те же чувства испытывал и Меттерних, усилия, предпринимаемые братьями в Вене, возможно, были не столь продуктивными, как им казалось. В конце концов власти Франкфурта пошли лишь на минимальные уступки. Хотя ни о каком возвращении в гетто речи не шло — что само по себе скорее служило поводом для облегчения, а не для радости, — евреев по-прежнему окружало множество ограничений, и их гражданство было явно второсортным. По новому закону, подтверждавшему «личные гражданские права» «граждан израильской нации» (1824), евреи, как и прежде, исключались из политической жизни; ограничения налагались на их экономическую деятельность; община подчинялась комиссару сената; как и раньше, позволялось устраивать только 15 еврейских свадеб в год (только 2 из них могли заключаться за пределами общины); кроме того, восстанавливалась особая еврейская присяга в судах[74]

. Важно помнить о том, что эти ограничения касались более чем десятой части городского населения (примерно 4530 человек). Большинство правил — в том числе то, по которому ограничивались браки евреев за пределами Франкфурта, — оставались в силе до 1848 г. Более того, до 1864 г. франкфуртские евреи не имели полного законодательного равенства.

Гейне воспользовался ролью Ротшильдов в дебатах об эмансипации, язвительно пошутив о бизнесменах в целом: «Говорят… что бумаги о франкфуртском гражданстве… упали на 99 % ниже номинала — выражаясь языком, каким говорят во Франкфурте… Но — снова я выражаюсь как франкфуртец — разве Ротшильды и Бетманы уже давно не котируются по номиналу? Религия бизнесмена одна и та же по всему миру. Контора… бизнесмена — его церковь; его письменный стол — его молитвенная скамья, гроссбух — его Библия, его склад — святая святых, биржевой колокол — его церковный колокол, золото — его Бог, его кредит — его вера».

Однако он упускал главное. Речь шла не о положении самих Ротшильдов, а о положении евреев в целом. Мысли Гейне о религии, точнее, отсутствии религии у бизнесменов перекликались с мыслями другого отступника, Маркса, который, наоборот, утверждал, что капитализм — это обобщение еврейской «спекуляции»; однако применительно к Ротшильдам такие утверждения были в корне неверными. Во всяком случае, немногие во Франкфурте согласились бы с мыслью о том, что Бетман и Ротшильд «стоят на равных».

Прослеживается очевидная последовательность от борьбы за права евреев во Франкфурте к участию Натана и его сыновей в кампании за закрепление эмансипации в Великобритании после 1828 г. Ведь там остатки законодательной дискриминации, которой подвергались евреи, ни в коей мере не причиняли личных неудобств самим Ротшильдам. Ничто не мешало Натану заключать сделки на Королевской бирже по своему усмотрению; ничто не мешало ему покупать дома, в которых он хотел жить. К тому, что британским евреям не разрешалось участвовать в политической жизни и учиться в английских университетах, он, скорее всего, относился совершенно равнодушно, поскольку не имел ни желания, ни потребности поступать в какие-либо из этих учреждений. Однако все было наоборот. Даже Натан, чистосердечнее всех из братьев стремившийся к прибыли, считал своим долгом действовать от лица всей еврейской общины в целом, даже если речь заходила о правах, которыми он сам не собирался воспользоваться.