Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Некоторых новых знакомых Натан поражал своей мещанской скупостью. Орнитолог Одюбон вспоминал, как ему не удалось уговорить Натана подписаться на его богато иллюстрированную книгу «Птицы Америки» в обмен на экземпляр книги авансом. Когда Натану показали счет, он «посмотрел на него с изумлением и воскликнул: „Что? Сто фунтов за птиц? Нет-нет, сэр, я дам вам пять фунтов, и ни фартингом больше!“» Согласно часто пересказываемому анекдоту, Натан сказал композитору Луи Спору: «Я совершенно не разбираюсь в музыке. Вот моя музыка, — и он дотронулся до кармана, в котором зазвякали монеты, — вот в чем хорошо разбираются у нас на бирже». В другом анекдоте он раздраженно отвечает на просьбу внести деньги на благотворительные нужды: «Выписать чек, говорите? Я только что ужасно опростоволосился!» Бакстон был потрясен довольно своеобразным отношением Натана к благотворительности. «Иногда, — объяснял он, — чтобы позабавиться, я даю нищему гинею. Он думает, что я ошибся, и, боясь, как бы я не отнял деньги, убегает прочь со всех ног. Советую вам иногда давать нищему гинею; это очень забавно». Кроме того, он часто рассказывал гостям за столом, сколько стоит то или иное блюдо или услуга.

Манеры плохо образованного еврея, который вел себя таким образом в приличном обществе и это сходит ему с рук из-за его недавно нажитого богатства, которое к тому же в основном заключалось в бумагах, одних привлекали, а других ужасали — в зависимости от их общественного положения и философской приверженности к традиционному иерархическому порядку. Например, князь Пюклер вовсе не злился на шутки Натана, когда он пришел к нему со своим аккредитивом. Наоборот, он назвал его «человеком, которому нельзя отказать в гениальности и даже в своего рода величии характера… в самом деле un tres bon enfant и щедрый, более чем другие представители его класса — конечно, до тех пор, пока он уверен, что ничем не рискует лично, что ни в коем случае нельзя поставить ему в вину… Этот человек — настоящий оригинал». Как мы уже видели, Гумбольдт также весьма снисходительно отнесся к сочетанию дурных манер, острого ума и непочтительности, которое он привнес в «приличное» общество.

Зато в Париже эпохи Реставрации с отвращением относились к многочисленным выходкам Джеймса. Пересказывали, например, как он бестактно представил герцогу Орлеанскому собственную жену, а графа Потоцкого называл по имени, Станисласом. Подобно многим гостям Джеймса, которые находились на вершине общественной лестницы, маршал де Кастеллане не слишком лестно отзывался о хозяине дома, хотя и принимал его приглашения: «Его жена… довольно хорошенькая и с очень хорошими манерами. Она хорошо пела, хотя у нее дрожал голос; ее немецкий акцент неприятен. Джеймс… низкорослый, уродливый, надменный, но он устраивает банкеты и званые ужины; важные персоны потешаются над ним, однако с радостью ходят к нему в дом, где он собирает лучшее парижское общество».

По мнению Германна, сына Морица Гольдшмидта, чьи мемуары — одни из немногих свидетельств «из первых рук», которыми мы располагаем, Соломону еще больше недоставало светскости. «Почему я должен плохо есть у вас дома? Лучше приходите ко мне и пообедайте на славу», — так он однажды ответил русскому послу, который пригласил его на ужин. Еще одна «важная персона», которая попросила о ссуде, получила откровенный отказ: «Потому что я не хочу». Соломон «редко появлялся в обществе, потому что понимал, что, в силу его необразованности, ему придется играть трудную и неприятную роль»; «общение с бомондом» он предпочитал предоставить отцу Гольдшмидта. В редких случаях, когда он все же приглашал к себе Меттернихов, он не мог удержаться от вульгарного хвастовства своим богатством, показывая им содержимое своего сейфа в качестве послеобеденного развлечения. Даже в более узком кругу (то есть среди евреев) он считался грубияном. Если его цирюльник опаздывал по утрам — а Соломон обычно просыпался в 3 часа ночи, — он обзывал его «ослом». Если от кого-то из посетителей его конторы плохо пахло, Соломон прижимал к носу платок, открывал окно и кричал: «Вышвырните его вон, от него воняет!» Он ужинал в немыслимое для приличного общества время, в 18.30, и по привычке выпивал две бутылки вина перед тем, как отправиться на прогулку в парк, окруженный «слепо преданными подхалимами и приживалами». По воскресеньям, навещая Гольдшмидтов в их доме в Дёблинге, он флиртовал с самыми хорошенькими из присутствовавших там девушек «в такой манере, какая не всегда благопристойна или вежлива». В том числе он отпускал грубые шутки, если какая-либо из присутствовавших женщин ждала ребенка.

7.1

. Эрнст Шальк и Филипп Херрлих. Барон Мориц фон Бетман и барон Амшель фон Ротшильд. Картинки из Франкфурта, № 1 (1848)