Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

В том же письме Соломон обвинил посла России Поццо в клевете на Джеймса, потому что его исключили из прибыльного выпуска австрийских облигаций. Это был не просто фарс: в личной переписке Ротшильдов содержатся ссылки на то, как близко к сердцу Соломон принял произошедшее. В 1840 г., после поражения дона Карлоса, Джеймс по-прежнему писал племянникам: «Мы не можем предоставлять Испании заем под нашим собственным именем, если Англия и Франция не дадут гарантий, и… тем не менее уверяю вас, милые племянники, что не хочу иметь с этим ничего общего… Только если правительства снабдят нас необходимыми гарантиями, мы можем предоставить северным державам повод, в противном случае… первое, что сделает мой добрый Соломон, — выйдет из дела. Как по-вашему, прибыль от операции оправдывает нечто подобное?»

В целом принято считать, что в данном вопросе политическая воля Меттерниха возобладала над финансовыми интересами Ротшильдов. Вооруженный качественными разведданными и желанием Соломона приобрести звание австрийского консула для своих сына и племянников, Меттерних, похоже, успешно погубил проект англофранцузских гарантий для займа преемнику Торено Мендисабалю. Как и посол Великобритании в Испании, Мендисабаль полагал, что Ротшильды поддержат такой план, не в последнюю очередь из-за его деловых связей с Джеймсом, совместно с которым он занимался португальскими облигациями[121]

. Но Натан — возможно, в ответ на давление со стороны Соломона — предпочел раскрыть англофранцузский план Вене и более или менее намеренно допустил его провал, бросив Мендисабаля в беде. Более того, Натан признался Палмерстону, что не верит в платежеспособность правительства Мендисабаля. Когда министр иностранных дел Великобритании заметил, что планируемая продажа коронных земель принесет прибыль, Натан ответил с характерной для него практичностью: «Да, когда-нибудь потом, но не к выплате майских дивидендов. Все равно что сказать мне в семь часов, когда я хочу ужинать, [что] в поле в полумиле от дома пасется теленок». Вопреки широко распространенному в дипломатических кругах мнению, по которому Ротшильдам не терпелось заняться таким гарантированным займом, на самом деле Натан и Джеймс последовательно избавлялись от испанских облигаций.

Переломный момент в гражданской войне в Испании совпал со «всеобщим сбором» семьи во Франкфурте и смертью Натана. В конечном счете, несмотря на требования французского правительства прийти на помощь Марии-Кристине, Ротшильды продолжали избавляться от испанских облигаций; более того, перед смертью Натан велел сыновьям ликвидировать все авуары. После его смерти чистка продолжалась, и к 1837 г. Ротшильды более или менее ушли с рынка испанских облигаций. Премьер-министром Испании тогда стал «вонючий Мендисабаль», которому Джеймс «никогда не доверял»; испанские облигации, которые упали до 19, назывались просто «грязью» или «дерьмом». Судя по тому, что Соломону вскоре после смерти Натана удалось добыть для Лайонела звание австрийского консула в Лондоне, важную роль во всем сыграло влияние Меттерниха.

Однако, хотя Меттерних победил, судя по личным письмам Ротшильдов, если бы Франция и Великобритания пошли на военную — а не финансовую — интервенцию, Ротшильды, возможно, и возобновили бы крупные кредиты Испании. Бросив Мендисабаля, Натан не просто уступил давлению Вены. Он действовал из своекорыстия, полагая, что любой заем, предоставленный Испании, в отсутствие военной интервенции, скорее всего, окончится неудачей: ни одному испанскому правительству было не по карману выплачивать проценты по внешнему долгу и содержать достаточно большую армию, чтобы победить сторонников Карлоса. Несмотря на все, в чем Соломон уверял Меттерниха, к марту 1836 г. Джеймс втайне желал вмешательства Франции. Как он написал Натану после безрезультатной встречи с Луи-Филиппом и Тьером: «Если бы нам так повезло, что мы здесь решили вмешаться [в Испанию], разница для нас составила бы много сот тысяч фунтов стерлингов, и мы могли бы неплохо заработать, потому что тогда мы могли бы спокойно заниматься векселями, ртутью и всем остальным, но, к сожалению, у меня нет влияния… на короля влияют другие… Надеюсь… что они в самом деле решат вмешаться; тогда можешь себе представить, сколько у нас будет дел. Я так горячо высказываюсь [в пользу интервенции], что язык вываливается у меня изо рта».