Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Очевидно, братьев не случайно не допускали к прямому участию в крупномасштабном французском займе. Пережив травму Ста дней, Натан имел все основания сомневаться в стабильности реставрированного режима Бурбонов. Соломон старался его успокоить: по сведениям из самых надежных парижских источников, «во Франции больше не будет революции, — уверял он, однако добавлял: —…по крайней мере, в обозримом будущем, а если что-нибудь и будет, то следующие три месяца определенно нечего бояться». В конце концов, как он признавал, «невозможно застраховаться от французских горячих голов», как невозможно исключить и будущее банкротство. Подобные замечания предполагают, что Соломон не больше Натана верил во французскую валюту. Подобный пессимизм усиливали «слухи о войне», которые Джеймс слышал в Париже в мае 1816 г. Через несколько месяцев он еще больше встревожился, узнав, что британское правительство подумывает о замене Людовика XVIII герцогом Орлеанским, — как предупреждал Джеймс, такой шаг неминуемо приведет к гражданской войне. Беспокойство усиливалось из-за ширившегося недовольства в 1817 г., вызванного неурожаем и высокими ценами на продукты.

С другой стороны, финансовое положение реставрированных Бурбонов было не таким шатким, как казалось, что подтверждает стремительный рост цен на рентные бумаги в течение 1817 г. и первой половины 1818 г. Вот почему заем стал таким выгодным для его подрядчиков. Благодаря высокой инфляции ассигната в 1790-е гг.

Франция — в отличие от Великобритании — более или менее погасила государственный долг, копившийся в течение всего XVIII в. В 1815 г. общий государственный долг составлял около 1,2 млрд франков, примерно 10 % от национального дохода, — намного меньше, чем у Великобритании, которая к тому же копила «с чистого листа». Поэтому после того, как Бэринг покатил «снежный ком», Франции оказалось довольно просто производить новые займы, никоим образом не трогая цену ренты. Пока рентные бумаги росли в цене, Бэринг, как с горечью заметил Джеймс, получал «деньги ни за что». Средства Франции на самом деле были «огромными», а политическое положение стабильным: «Если союзники уйдут, Франция останется спокойной. Не сомневайся, здесь не осталось ни одной партии, которая могла бы устроить сопротивление правительству, по крайней мере в ближайшее время».

Таким образом, неудача Ротшильдов в связи с займами на выплату контрибуций 1817 и 1818 гг. дорого им обошлась. Они прекрасно усвоили урок: если они в начале 1814 г. обошли других банкиров, теперь им пришлось столкнуться с решительной попыткой Бэрингов и Бетманов восстановить прежнее влияние на финансы европейских стран, а также с новыми конкурентами в лице не таких известных Гонтара и баварского финансиста Адольфа д’Эйхталя[42]

. Как выразился Карл в 1814 г., «главное, что к нам относятся враждебно, потому что дело в наших руках». «Врагов у нас в избытке, — сетовал Джеймс год спустя, — хотя все больше связано с завистью, чем с враждебностью. Каждые пять минут кто-то… подходит к [прусскому министру] с вопросом: „Почему все дают Ротшильдам?“ Раньше, замечал Карл, когда риск был больше, им приходилось легче, потому что было меньше конкуренции. В самом деле, Джеймс даже признавал, что, желая не допустить их к операции по выплате контрибуций, венские банкиры поступали „так же, как в свое время Ротшильды“ с выплатой субсидий британским союзникам. Видимо, самую большую угрозу в тот период представлял Бэринг. Он и его помощники не только „хотели подчинить всю Францию своей воле, чтобы они могли делать, что хочется“, они также представляли угрозу положению Натана в Лондоне. По словам Амшеля, Натан был бы „очень огорчен, если бы кто-то другой проводил операции с Лондоном. Ему кажется, что Лондон более или менее принадлежит ему“. Вряд ли его бы порадовала весть о том, что „[из-за Бэринга] ты больше не играешь первую [роль] на фондовой бирже и не можешь определять котировки“ ценных бумаг. Однако рост конкуренции отмечался и на меньших финансовых рынках вроде Касселя, где конец войны и возвращение курфюрста привели к отчаянным попыткам покончить с монополией Ротшильдов над его финансами, окрепшей за годы, проведенные им в изгнании, и получить долю из ротшильдовских „золотых гор“[43]. Как писал Джеймс в начале 1818 г., „весь мир завидует“.