Дом Солнц

В последующие недели, пока мы следили за Лопухом, у нас постепенно складывался весьма опасный и оттого не менее восхитительный план. Лопух вел себя как и прежде, задавая вопросы о сути Великого Деяния, но не обращаясь с ними к известным Сторонникам. Нам все больше казалось, будто его тревожит некое обстоятельство, касающееся Деяния, причем настолько деликатное, что он не рискует откровенничать с теми, кто имел непосредственное отношение к проекту. Но поскольку мы с Портулак ничего не знали о том, в чем реально состоит Великое Деяние, нам оставалось лишь догадываться, что́ так беспокоит Лопуха. Мы решили, что нужно узнать побольше, но из-за наших подозрений (и, соответственно, из-за собственных подозрений Лопуха) мы точно так же не могли напрямик спрашивать у Сторонников. В последующие дни я поймал себя на том, что, как и Лопух, задаю завуалированные вопросы, но не тем, кого он донимал, поскольку не хочу вызвать ненужное любопытство. Так же поступала и Портулак, и мы, продолжая готовить абсолютно незаконный набег на корабль Лопуха, складывали воедино кусочки собранной информации.

Нового она почти ничего не давала, но и не ослабляла убежденность Портулак в том, что Великое Деяние связано с возникновением единой, простирающейся на всю галактику сверхцивилизации. Ходили мрачные слухи о тайном развитии технологий, которые должны к этому привести.

– Наверняка речь идет о низкой скорости межзвездных коммуникаций, – задумчиво проговорил я. – Как ни крути, это фундаментальное препятствие. Никакой сигнал, никакой корабль не способен пересечь галактику достаточно быстро, чтобы за этот срок в ней успела возникнуть одна из традиционных политических систем. А Линии чересчур независимы, чтобы допустить ту разновидность социальной инженерии, которую мы с тобой обсуждали. Они попросту не примут ни одну систему, которая накладывает ограничения на творчество человека.

– Никто не воспринимает всерьез перелеты со скоростью больше световой, Лихнис.

– Перелеты вовсе не обязательны, достаточно механизма передачи сигналов. Мы все можем оставаться дома, общаясь посредством клонов или роботов. Вместо того чтобы отправлять собственное тело на другую планету, я воспользуюсь телом-носителем, которое уже находится там. – Я пожал плечами. – Или с помощью сенсорной стимуляции создам точную копию другой планеты и всех ее обитателей. В любом случае разница будет незаметна. Так не все ли равно?

– Но за два миллиона лет, – сказала Портулак, – ни одна цивилизация в галактике так и не овладела связью или полетами быстрее скорости света.

– Хотя многие пытались. Что, если некоторым удалось, но они сохранили свое достижение в тайне?

– Или их уничтожили, чтобы защитить существующее положение дел? В эту игру мы можем играть вечно. Штука в том, что и сверхсветовые полеты, и связь кажутся сейчас еще менее вероятными, чем миллион лет назад. Вселенная просто к ним не приспособлена. Это примерно как играть в стоклеточные шашки на обычной шахматной доске.

– Конечно же ты права, – вздохнул я. – Когда-то я изучал эту математику, целый век ей посвятил. С какой стороны ни подступись, она кажется непрошибаемой. Но если это все же не так…

– Вряд ли это так. Конечно, нам надо держать разум открытым… Но думаю, Великое Деяние заключается в чем-то другом. А в чем именно – ума не приложу.

– И это все?

– Боюсь, что да. Только не делай такое разочарованное лицо, Лихнис. Тебе совершенно не идет.

А потом с Лопухом случилось нечто странное. Первым намеком послужила его безупречная ориентация в Лабиринте настроений.

По обычаю, ночи сбора посвящались невинным играм и иным развлечениям. Вечером восемьсот семидесятого дня я открыл на одном из высоких балконов лабиринт, предложив скромную награду тому, кто быстрее найдет в нем путь. Лабиринту предстояло существовать до девятисотой ночи – вполне достаточно, чтобы попытаться мог каждый.

Но Лабиринт настроений – не обычный лабиринт. Основанный на игре, о которой я узнал в моих странствиях, Лабиринт настроений был чувствителен к эмоциональным состояниям, которые определял по самым слабым признакам с помощью не бросающихся в глаза приборов. Пока игрок сохранял полное спокойствие, геометрия Лабиринта не менялась. Но едва стены получали малейший намек на растерянность, геометрия претерпевала коварные трансформации – стены смещались, перекрывая один путь и освобождая другой. Чем пуще терялся игрок, тем более извилистым становился Лабиринт. Вспышки злости могли привести даже к тому, что Лабиринт создавал вокруг злополучного игрока замкнутую петлю, и у того не оставалось иного выбора, кроме как ходить кругами, пока он не успокаивался. Стоит сказать, что считалось дурным тоном входить в Лабиринт настроений, располагая чем-либо отличным от базового человеческого интеллекта. Исключительные способности к запоминанию или ориентации в пространстве перед участием в игре полагалось отключать.