Дом толерантности

На шею Маши тут же повисли восхищенные подружки. Залепетали, захвалили… Подошла и Мария Андреевна.

– И почему мы, русские, можем лезгинку танцевать, а осетины, дагестанцы и чеченцы не могут русскую плясовую одолеть?! – сказала она риторически, многозначительно, и тотчас заключила в свои объятия хрупкую фигуру Маши. – Ты далеко пойдешь девочка… Ой, далеко.

– Спасибо вам, дорогая Мария Андреевна, – радостно выдохнула Маша.

– Молодчина. Талант бы теперь не закопать, и в интернете не просидеть.

– Спасибо.

– Жаль, моя подруга-осетинка не видела тебя сейчас.

После смотра-конкурса жюри подвело итоги. Результат порадовал Машу – она едет в Болгарию. И главное, ее лезгинка состоялась. Сложный танец освоен. Путь к совершенству открыт. Лишь недовольный Анзор ворчал за спиной, осторожно ругая движения ее рук. Надо, мол, их шире держать и чаще условной партнерше показывать, куда и в какую сторону ей двигаться. В заключение танцор должен подвести ее к своим друзьям, подавая знак, что ее сердце завоевано им навсегда.

Маша терпеливо сносила замечания Анзора. Но когда тот внес еще одну поправку в танец, будто все порывы юноши-партнера должны сопровождаться словами «Асса», «Оппа», ее характер взорвался.

– Сам ты «Оппа», – произнесла она так громко, что окружающие посмотрели на них. – Твой дедушка говорил: эти слова-паразиты придумали недавно, вы, молодые… В древние времена их не существовало. В воздух летели возгласы «Орс тох» или «Орс-вай». Но дед Хасан считает, они выкрикивались лишь в особом танце – танце воинов. У меня был этюд про белого орла, который не привык чувствовать себя слабым, некрасивым, ненужным.

– Как ты?! – сказал издевательским голосом в ответ Анзор.

– Я тоже не имею привычки чувствовать себя слабой, – пояснила Маша все в том же боевом духе.

Домой возвращалось все семейство Мазаевых на машине Анзора. Рядом с ним на переднем сиденье гордо восседала победительница конкурса с грамотой в руках. На заднем сиденье разместились Ольга Владимировна, Лиза и ее недавно появившийся ухажер Валерий. Анзору пришлось все время молчать, так как Маша при первом же его слове начинала его перебивать и просить не говорить всякой чепухи.

– Жаль, папа не пришел, – сказала Маша при въезде во двор дома.

– Он звонил, извинялся, – заволновалась мать. – Его срочно вызвали в американское посольство. У него переговоры о поездке… Ты же знаешь?!

– У него Америка, у меня – Болгария, – голос Маши погрустнел. – Так семья наша и разъедется по разным сторонам.

– Ты что, дочка, обиделась на папу? – испуганно спросила мать.

– Я просто пошутила.

– Папа давно ждет этого вызова.

– Понимаю.

– Я думал, она только со мной так плохо шутит, – заметил Анзор, пытаясь улыбнуться, глядя в пол-оборота на Ольгу Владимировну.

– За рулем следи, Арбуз, – вспылила тотчас Маша. – Мои шутки – это мои шутки, а не твои. Я не в обиде, я хотела, чтобы папа был в училище.

– Ну, сегодня вечером посидим, папа сейчас придет, отметим твой успех, – миролюбиво залепетала мать. – Лиза с Валерой за шампанским сбегают… Сбегаешь, доча?

– Хорошо, мама, мы сходим, – сразу согласилась Лиза.

– А можно, Ольга Владимировна, я приду к вам вечером в гости? – спросил неожиданно посуровевший Анзор.

Маша фыркнула. Однако ни говорить, ни возражать не стала. У Ольги Владимировны тоже на миг пропал дар речи. Она не знала, что предложить Анзору.

– Наверное, можно, – нехотя промолвили ее губы. – Как ты на это смотришь Маша?

– Мне все равно. Пусть только не болтает, сидит, молчит и никого не учит.

– Когда я кого-нибудь учил? – обидчиво спросил Анзор.

– Конечно, у тебя много недостатков, ты все и не помнишь, – съязвила опять Маша. – Но одно ты должен зарубить себе на лбу – ты постоянно всех учишь жить. Меня, деда, Сабира… Кстати, перед Сабиром ты так и не извинился за сломанный стул…

– Он его сам сломал.

– А я видела собственными глазами – сломал его ты… И ты обещал извиниться за тот учинённый у него разбой.

– Что за разбой? – испугалась Ольга Владимировна.

– Мам, это опять наша шутка.

– Ну, у вас и шутки, – улыбнулась мать, единственный раз за всю дорогу. – Хоть стой, хоть падай.

Перед домом на скамейке сидел старик Иван Никодимыч. Дышал свежим морозным воздухом. Зима стремительно подходила к концу. Солнце уже начинало пригревать, выводить из состояния покоя деревья. Закутавшись в воротник теплого пальто, он думал о своей жизни, о том, как встретит лето, как навестит могилку своей жены на городском кладбище, а потом, может быть, съездит и в тот перелесок, где закопан его четвероногий друг Верный. При горьких воспоминаниях его руки тряслись, веки подергивались, порой по телу волной пробегала холодная нервная дрожь. Зато при виде птиц, при их негромком пении душа его оттаивала, воспаряла над белоснежными березами. Он напрягал слух и внимательно слушал, как где-то рядом с ним весело стрекочут сороки. Затем вдруг мелодичной трелью отзываются привлекательные овсянки.