Домби и сын

— Какъ могу я говорить подобнымъ языкомъ? — возразила м-съ Чиккъ, которая, за недостаткомъ боле подходящихъ аргументовъ, думала уничтожить свою противницу презрительнымъ повтореніемъ ея же восклицаній. — Подобнымъ языкомъ! И вы еще объ этомъ спрашиваете!

Миссъ Токсъ плакала навзрыдъ.

— Вы вошли черезъ меня почти въ довренность къ моему брату и обвились вокругъ его очага, какъ змя, подколодная змя, которая за вс благодянія хочетъ вонзить жало въ сердце своего благодтеля! И Лукреція Токсъ изволитъ питать надежду превратиться въ м-съ Домби! О Боже мой! Да это такая колоссальная нелпость, изъ-за которой, право, почти не стоитъ выходить изъ себя!

— Ради Бога, Луиза, не говорите такихъ страшныхъ вещей!

— Страшныхъ вещей! — повторила м-съ Чиккъ, — страшныхъ вещей! Да разв не сейчасъ вы доказали очевиднйшимъ образомъ, что не можете скрывать своихъ чувствъ даже предо мною! Разв не сейчась спала страшная повязка, которую вы такъ искусно нахлобучили мн на глаза?

— Я не жаловалась и не сказала ничего, — отвчала миссъ Токсъ, разражаясь громкимъ плачемъ. — Ваше извстіе, Луиза, конечно, поразило меия до нкоторой степени, и если прежде я имла слабую надежду, что м-ръ Домби чувствуетъ ко мн нкоторую привязанность, то не в_а_мъ бы, Луиза, осуждать меня съ такою безпощадною строгостью.

— Не мн бы! То есть, она хочетъ сказать, что я сама ее поощряла! — воскликнула м-съ Чиккъ, обращаясь къ мебели, какъ будто и бездушныя вещи должны были сдлаться вопіющими свидтелями буйнаго сумасбродства. — Да, да, я это зыаю, я вижу это по ея глазамъ!

— Я не жалуюсь, милая Луиза, и не упрекаю васъ; но для собственнаго оправданія…

— Конечно, конечно! — воскликнула м-съ Чиккъ, осматривая мебель съ пророческой улыбкой. — Только этого недоставало! Объяснитесь же, Лукреція Токсъ, объяснитесь прямо и ршительно, что y васъ на ум! Будьте откровенны хоть разъ съ вашимъ другомъ, Лукреція Токсъ! Я уже приготовлена ко всему.

— Для собственнаго оправданія, милая Луиза, и только для оправданія, я хотла бы спросить васъ: разв не вы первая подали мн эту мысль? Разв не говорили вы нсколько разъ, что, судя по всему, исполненіе ея не подвержено никакому сомннію?

М-съ Чиккъ поспшно оставила кресла, прошлась по комнат, подняла голову вверхъ и, обращаясь на этотъ разъ не къ мебели, a къ небесамъ, произнесла самымъ торжественнымъ тономъ:

— Есть предлъ, за которымъ человческое терпніе становится смшнымъ и даже преступнымъ. Я могу вынести многое, но не все, потому что я человкъ. Тяжелая мысль отягощала мою душу, когда я собралась сегодня въ этотъ домъ. Не знаю, какъ назвать и какъ опредлить эту мысль, но если бываютъ предчувствія на этомъ свт, то я предчувствовала ужасную, неотразимую бду. Сбылось предчувствіе, оправдалась тайная тревога сердца! Довренность многихъ лтъ уничтожилась въ одну минуту! Крпкія узы дружбы разорвались, распались безъ жалости и безъ милосердія! Какое воображеніе представитъ сцену ужасне той, которая такъ неожиданно и такъ мгновенно раскрылась передъ моими піазами! Я ошибалась въ васъ, Лукреція Токсъ, и теперь вижу васъ въ истинномъ свт. Всему конецъ, всему предлъ, всему вчная память! Лукреція Токсъ, прощайте! Желаю вамъ добра, и всегда буду желать вамъ только одного добра; но какъ человкъ и какъ женщина, врная самой себ, постоянная въ своихъ правилахъ и всегда уважающая чувства чести и долга, какъ сестра моего брата, какъ золовка его жены, и, наконецъ, какъ урожденная Домби… вы понимаете; я не могу теперь пожелать вамъ ничего, кром добраго утра. Прощайте, Лукреція Токсъ!

Съ этими словами м-съ Чиккъ, гордая сознаніемъ своей правоты и чувствомъ нравственнаго достоинства, сдлала шагъ къ дверямъ. Остановившись еще разъ въ положеніи грозной статуи, она кивнула головой и отправилась къ карет искать утшенія въ объятіяхъ своего супруга, м-ра Чиккъ.

То есть, это сказано аллегорически, для красоты слога, a собственно говоря, объятія м-ра Чиккъ завалены были газетными листами. Джентльменъ этотъ не обратилъ даже никакого вниманія на свою драгоцнную половину и только изрдка украдкой бросалъ на нее косвенные взгляды. Онъ читалъ и по временамъ мурлыкалъ нкоторые отрывки изъ любимыхъ арій. Странное равнодушіе!

Тмъ странне, что м-съ Чиккъ испускала глубокіе вздохи, обращала очи къ небесамъ, кивала головой и вообще вела себя такимъ образомъ, какъ будто еще чинила грозный судъ надъ преступною Лукреціею Токсъ. Наконецъ, внутреннее волненіе м-съ Чиккъ выразилось громкимъ и даже пронзительнымъ восклицаніемъ:

— Вотъ до какой степени открылись сегодня мои глаза!

— До какой же степени, моя милая? — пробормоталъ м-ръ Чиккъ.

— О, не спрашивай меня!

— Я и не спрашиваю. Ты сама навязываешься, мой ангелъ.

— Его жена взволнована до послдней крайности и почти выходитъ изъ себя, a онъ и не думаетъ спросить, что съ нею случилось!

— Ну, такъ что же такое случилось, моя милая?