Домби и сын

Тутъ только горничная начала догадываться, что надъ кроватью надо повѣсить розовыя занавѣси, чтобы цвѣтъ лица казался лучше, когда пріѣдутъ доктора. Хорошо знавшіе старуху не сомнѣвались въ справедливости этой догадки, которую она и сама скоро была въ состояніи подтвердить. Розовыя занавѣси были повѣшены, и она быстро начала оправляться. Скоро она могла уже сидѣть въ локонахъ, кружевной шапочкѣ и шлафрокѣ, съ румянами въ ямахъ, гдѣ нѣкогда были щеки.

Гадко было видѣть, какъ эта отжившая женщина жеманится, дѣлаетъ глазки и молодится передъ смертью, какъ передъ майоромъ. Но болѣзнь ли сдѣлала ее лукавѣе и фальшивѣе прежняго, или она потерялась, сравнивая то, что она въ самомъ дѣлѣ, съ тѣмъ, чѣмъ хотѣла казаться, или зашевелилась въ ней совѣсть, которая не могла ни съ силою выступить наружу, ни совершенно скрыться во тьмѣ, или, что всего вѣроятнѣе, подѣйствовало все это вмѣстѣ, только результатъ былъ тотъ, что она начала выказывать ужасныя претензіи на любовь и благодарность Эдиѳи, хвалить себя безъ мѣры, какъ примѣрную мать, и ревновать Эдиѳь ко всѣмъ. Забывши сдѣланное условіе, она безпрестанно говорила дочери о ея замужествѣ, какъ доказательствѣ ея материнской попечительности.

— Гдѣ м-съ Домби? — спрашивала она y горничной.

— Выѣхала со двора.

— Выѣхала? Ужъ не отъ меня ли она бѣгаетъ, Флоуерсъ?

— Что вы! Богъ съ вами! Она поѣхала съ миссъ Флоренсой.

— Съ миссъ Флоренсой? Да кто миссъ Флоренса? Не говорите мнѣ о миссъ Флоренсѣ! Что для меня миссъ Флоренса въ сравненіи со мною?

И слезы были наготовѣ, но ихъ осушали обыкновенно блескъ брилліантовъ, персиковая наколка (ее она надѣла ради гостей уже за нѣсколько недѣль до того, какъ могла выйдти изъ комнаты) или вообще какая-нибудь щегольская тряпка. Но когда являлась Эдиѳь съ своей гордой осанкой, исторія начиналась снова.

— Прекрасно, Эдиѳь! — восклицала она, тряся головою.

— Что съ вами, маменька?

— Что со мною! Люди дѣлаются съ каждымь днемъ хуже и неблагодарнѣе; право, на свѣтѣ не бьется теперь, кажется, ни одного признательнаго сердца. Витерсъ любитъ меня больше, нежели ты. Онъ ухаживаетъ за мною больше родной дочери. Право, пожалѣешь, что такъ молода лицомъ, иначе, можетъ быть, питали бы ко мнѣ большее уваженіе.

— Чего же вы хотите, маменька?

— О, многаго, Эдиѳь!

— Недостаетъ вамъ чего-нибудь? Если такъ, такъ въ этомъ вы сами виноваты.

— Сама виновата! — возражала она всхлипывая. — Быть такой матерью, какъ я была для тебя, Эдиѳь! Дѣлить съ тобою все, почти отъ колыбели! И видѣть отъ тебя такое пренебреженіе! Ты мнѣ какъ будто чужая. Флоренсу ты любишь въ двадцать разъ больше. Упрекать меня, говорить, что я сама виновата!..

— Маменька, я ни въ чемъ васъ не упрекаю. Зачѣмъ вы все говорите объ упрекахъ?

— Какъ же мнѣ не говорить, когда я вся любовь и привязанность, a ты такъ и ранишь меня каждымъ взглядомъ.

— Я и не думаю ранить васъ. Забыли вы наше условіе? Оставьте прошедшее въ покоѣ.

— Да, оставьте въ покоѣ! Оставимъ все въ покоѣ, и благодарность матери, и любовь, и самую меня въ этой комнатѣ! Привяжемся къ другимъ, которые не имѣютъ никакого права на нашу привязанносты Правосудный Боже! Эдиѳь! знаешь ли ты, въ какомъ домѣ ты хозяйка?

— Разумѣется.

— Знаешь ли ты, за кѣмъ ты замужемъ? Знаешь ли ты, что y тебя теперь есть и домъ, и положеніе въ свѣтѣ, и экипажъ?

— Знаю, все знаю, маменька.

— Не хуже, какъ было бы за этимъ, — какъ бишь его? Грейнджеромъ, если бы онъ не умеръ. И кому ты всѣмъ этимъ обязана?

— Вамъ, маменька, вамъ.

— Такъ обними же и поцѣлуй меня; докажи мнѣ, что ты сознаешься, что нѣтъ на свѣтѣ матери лучше меня. Не убивай меня неблагодарностью, или, право, я сдѣлаюсь такимъ чучеломъ, что никто не узнаетъ меня, когда я опять выйду въ общество, — даже это ненавистное животное, майоръ.

И при всемъ томъ, когда Эдиѳь наклонялась и прикасалась къ ней холодной щекой, мать въ испугѣ отклонялась прочь, начинала дрожать и кричать, что ей дурно. Въ другое время случалось, что она униженно просила Эдиѳь присѣсть къ ея постели и смотрѣла на задумчивую дочь съ лицомъ, безобразіе и дикость котораго не смягчали даже розовыя занавѣси.

Дни проходили за днями; розовыя занавѣси алѣли на смертной оболочкѣ Клеопатры и ея нарядѣ, поношенномъ больше прежнаго, въ вознагражденіе опустошительныхъ слѣдовъ болѣзни, на румянахъ, на зубахъ, локонахъ, брилліантахъ, короткихъ рукавахъ и на всемъ костюмѣ куклы, безъ чувствъ упавшей нѣкогда передъ зеркаломъ. Эти занавѣси были свидѣтелями ея невнятныхъ рѣчей, похожихъ на дѣтскій пискъ, и внезапной забывчивости, являвшейся какъ-то по собственной прихоти, какъ будто въ насмѣшку надъ ея фантастическою особою.

Но никогда не были онѣ свидѣтелями иного тона въ разговорѣ ея съ дочерью. Никогда не видѣли онѣ улыбки на прекрасномъ лицѣ Эдиѳи или нѣжнаго выраженія дочерней любви въ сумрачныхъ чертахъ ея.

Глава ХХХVIII

Миссъ Токсъ возобновляетъ старое знакомство