Домик на дереве

Единый народ был готов вынести единое мнение – убить, прилюдно, жестоко, чтобы другим было неповадно вставать на ошибочный путь, путь демократии, и убеждать других, что этот путь – один единственный, правильный!

На заключенных, в глазах которых застыл леденящий душу страх, посыпался нескончаемый град ударов. Снова и снова. Крик, вопли, рыдания перемешались с хрустом костей и сухожилий; в воздухе застыл запах крови, густой и черной, в которой вкрапливалась, в самые молекулы, человеческая боль, расстилающая по всей площади Силина. Толпа смолкла, глядя, как убивают, без суда и следствия, невинно-виноватых людей; меня сразу же вырвало, а живот скрутило так, что я свалился на асфальт; какая-то женщина с бледным и испуганным лицом помогла мне подняться. Я, борясь со слезами, взглянул на отца, неустанно наносившего удар за ударом по головам жертв, лежавших на земле, не шевелясь; на его лице расплылась то ли оскал, то ли улыбка. У меня было огромное желание выхватить у кого-нибудь пистолет и расстрелять отца, в котором, по крайней мере, в моих глазах, не осталось ничего человеческого, и его пересмешников, возомнивших, что они короли мира и могут решать: кому жить, а кому умереть. Но пистолета не было, да и силы в один миг покинули меня; ох, как трясло меня, словно я только что вылез из холодной реки, даже зубы клацали. Я просочился сквозь толпу, сел на скамейку, подле декоративного дуба – его крона напоминала улей – и заплакал, скрыв лицо потными ладошками.

Я ведь тоже получается предатель, так как скрывал другого предателя, думал я, утирая слезы. И если отец узнает о моем секрете, о моем преступлении, злодеянии, протеста против него, против страны, против общества, он убьет меня, забьет до смерти своей дубинкой – и не поморщиться. Боже, подскажи, что же мне делать? Как быть? Объясни, что правильно, а что – неправильно? Я совсем запутался. Совсем сбился с пути и, наверное, уже одной ногой в могиле…

– О чем задумался, сын? – после суда спросил у меня запыхавшийся отец, оттирая белым платком дубинку, на которой остались капли крови, черные волоски, чужая плоть. Мы шли по парку.

– О том, что правильно, а что – нет, – честно ответил я, не глядя на него; он был мне противен.

– Что правильно? Служить верой и правдой собственному народу, государству, отдаваться им полностью, без остатка, не задумываясь – вот что правильно. А неправильно – быть врагом для общества, для страны, в которой ты живешь, спишь и срешь. – Он загоготал. А потом спросил. – Ты понял? Понял сегодняшний урок?

– Да, – соврал я и ненавидел себя за это; за свою трусость.

– Вот и молодец. – Отец взъерошил мои волосы.

– Не совсем. – Я собрал всю храбрость в кулак.

– Что значит не совсем?

– Зачем вы убили их?

– Ты че как баран, ей-богу! – выругался он; разозлился. – Они ПРЕДАТЕЛИ! Что тебе…

– Это я понял.

– А что ты не понял?

– Почему убивать? Почему не посадить в тюрьму?

– Тюрьма не лечит таких, запомни это, сынок.

– Почему?

– Потому! – Мне казалось, что он сейчас от злости вытащит дубинку и начнет молотить меня прямо на улице, на глазах прохожих, а прохожие пройдут мимо и ничего не скажут; они подумают, что командир из отряда ЦЦ поймал какого-то воришку и наказывает его; никто не остановит; никто.

– Почему люди не имеют право выбора…

– Что ты там прошептал?

– Ничего.

Отец все прекрасно слышал, поэтому залепил мне хорошую затрещину, отчего к глазам вновь подступили предательские слезы. До самого дома мы шли в гробовой тишине; нам нечего было сказать друг другу; слова сами себя исчерпали – и надолго. С того дня я почти не разговаривал с отцом, разве что рядовыми фразами, когда того требовали обстоятельства; а так с каждым прожитым часом, днем, я отгораживался от него, воздвигал между нами каменную стену, все выше и выше, пока мы перестали знаться друг с другом. Мать говорила, что я потерял – вычеркнул из своей жизни – отца, когда началась Гражданская Война. Но это произошло намного раньше – тогда, когда он швырнул в нее бокал с остатками вина; тогда, когда убил, на моих глазах, несколько человек, которые, по мнению общества, не должны были волочить жалкое существование с Богами, с родманцами. Была еще одна причина, веская и основополагающая, почему я остался без отца при его жизни, но о ней мне придется умолчать; скоро вы обо всем узнаете, поверьте мне.

Глава 9