Домик в Оллингтоне

Мистер Поллисер понимал всю обширность этой угрозы и, размышляя о ней, признавался самому себе, что он не чувствовал ни малейшего влечения к леди Думбелло. Между ними ни разу не было разговора задушевнее того, образчик которого читатель уже видел. Леди Думбелло для него ровно ничего не значила. Но теперь, когда дело это поставили перед ним в новом свете, не следует ли ему как джентльмену влюбиться в такую очаровательную женщину, имя которой уже было связано с его именем? Нам всем известен анекдот, как духовник во время исповеди учил конюха натирать салом зубы лошадям. «Никогда этого не делывал, – сказал конюх, – а теперь попробую». В настоящем случае герцог играл роль духовника, а мистер Поллисер не прошла еще ночь, как сделался таким же смышленым учеником, каким был конюх. Что касается до угрозы, то с его стороны, как Поллисера и Плантаженета, было бы дурно обращать на это внимание. Герцог ни за что не женится. Из всех людей в мире он, по всей вероятности, был самый последний, чтобы изменить положение, в котором находился, во всем остальном мистер Поллисер намерен был пользоваться безусловной свободой. Поэтому в начале февраля он поехал в Хартльбири, решившись оказывать леди Думбелло всевозможное внимание.

Между множеством гостей в Хартльбири он встретил лорда Порлокка, невзрачного, больного, износившегося человека, с отцовскою суровостью во взгляде, но без отцовского выражения зверства в губах.

– Итак, ваша сестра выходит замуж? – спросил мистер Поллисер.

– Да, никто не станет удивляться тому, что они делают, когда представят себе жизнь, которую ведет их отец.

– А я хотел было поздравить вас.

– Напрасно.

– Я встречал его в Курси, и он мне понравился.

В Курси мистер Поллисер не удостоил даже своим разговором мистера Кросби, впрочем, по принятому обыкновению в его общественной жизни, он почти никого не удостаивал своими разговорами.

– В самом деле? – спросил лорд Порлокк. – Для счастья сестры надеюсь, что он не бездельник. Каким образом человек решился сделать предложение моему отцу выдать за него одну из дочерей, решительно не понимаю. А как вам показалась моя мать?

– Особенно дурного ничего в ней не заметил.

– Я все думаю, что рано или поздно он убьет ее.

Разговор на этом закончился.

Мистер Поллисер сам примечал – да он и не мог не примечать, если смотрел на нее, – что леди Думбелло, когда он подходил к ней, как будто оживала, в эти минуты в ней проявлялась необыкновенная энергия. Когда кто-нибудь обращался к ней, она улыбалась, но ее обыкновенная улыбка не имела никакого выражения, была безжизненна и холодна, как свинец, нисколько не льстила самолюбию того, кому она предназначалась. Весьма многие женщины улыбаются, отвечая на сделанные им вопросы, и большая часть из них, улыбаясь, доставляют этим удовольствие. Это такая обыкновенная вещь, что о ней никто и не думает. Лесть может нравиться, но она ничего не выражает. Общее впечатление улыбки сообщает идею, что женщина старалась показаться приятною, в чем состоит ее прямая обязанность, приятною, насколько в состоянии выразить эта улыбка. Во всяком случае, этим самым она приносила обществу свою малую дань. В течение вечера она повторит это приношение, быть может, не одну сотню раз. Никто не замечает, никто не знает, что она льстила кому-нибудь, она сама этого не знает, а свет между тем называет ее приятной женщиной. Леди Думбелло вовсе не придает прелести своим обычным улыбкам. Они холодны, бессмысленны, не сопровождаются выразительным взглядом, не показывают даже, что относятся к какому-нибудь отдельному лицу. Они дарились вообще всем окружавшим ее, и все окружавшие, соглашаясь с ее большими притязаниями, принимали их за дань, совершенно достаточную для всего собрания. Но когда к ней подходил мистер Поллисер, она делала самое легкое, едва уловимое движение и позволяла взорам своим на минуту останавливаться на его лице. Потом, когда он замечал, что в воздухе немного холодно, леди Думбелло улыбалась ему, как будто подтверждая этой улыбкой истину его замечания. Все это мистер Поллисер научился наблюдать, благодаря уроку, который он получил от своего недальновидного дяди.