Домик в Оллингтоне

– О, я не жалуюсь, разумеется, я хорошо понимала, на что решилась. Я думаю, что скука пройдет, когда все съедутся в Лондон.

– Не думаю, что сезон после Рождества сделает в этом отношении большую разницу, – сказала Амелия. – Конечно, Лондон веселее в мае. Ты увидишь, что в будущем году тебе не будет так скучно, а может статься, к тому времени у тебя будет ребенок.

– Пустяки! – воскликнула Александрина. – Я не хочу иметь ребенка, да я и не думаю, что он у меня будет.

– А мне кажется, не мешает постоянно думать об этом.

Леди Александрина, хотя и не была энергического темперамента, не могла, однако же, не признаться самой себе, что сделала ошибку. Она решилась выйти за Кросби, потому что Кросби обращался в модном свете, а теперь ее уверяли, что лондонский сезон не сделает для нее никакой разницы – лондонский сезон, который если и не доставлял удовольствия, то всегда приносил с собой оживленных гостей. Она соблазнилась замужеством потому, что ей казалось, что, будучи замужней женщиной, она могла наслаждаться обществом с большим непринуждением, чем девушка, находящаяся под надзором матери или гувернантки, что она будет более свободна в своих действиях, а теперь ей говорят, что надо ожидать ребенка, который доставит ей занятие и удовольствие. В замке Курси, конечно, бывало и скучно, но все-таки было бы лучше этого.

Когда Кросби вернулся домой, после этого маленького разговора насчет ребенка, жена сообщила ему, что в будущее воскресенье они будут обедать у Гезби. Услышав это, он с досадой замотал головой. Он понимал, однако же, что не имеет права сетовать, потому что его только раз брали в Сент-Джонс-Вуд, с тех пор как он вернулся домой после свадебной поездки. Тут была, впрочем, одна статья, на которую он считал себя вправе поворчать.

– И с какой стати в воскресенье?

– Потому что Амелия пригласила меня именно в воскресенье. А если просят в воскресенье, то нельзя же сказать, что мы будем в понедельник.

– Это воскресенье для меня ужасно! А в котором часу?

– Она говорила, в половине шестого.

– Боже милостивый! Что же мы будем делать целый вечер?

– С вашей стороны, Адольф, очень нелюбезно относиться так о моих родных.

– Полноте, милая, это шутка, будто вы не говорили то же самое раз двадцать! Вы чаще, чем я, и с большею горечью выражали свое неудовольствие, когда вам приходилось отправляться туда. Вы знаете, что я люблю вашу сестру, и Гезби в своем роде славный малый, только после трех-четырех часов в его обществе всегда начинаешь чувствовать себя усталым.

– Все же не может быть скучнее, чем… – и леди Александрина не кончила своей речи.

– Дома, по крайней мере, можно читать, – сказал Кросби.

– Нельзя же вечно читать. Во всяком случае, я дала за вас слово. Если вы хотите отказаться, то напишите объяснение.

Когда наступило воскресенье, то, само собой разумеется, Кросби отправился в Сент-Джонс-Вуд, и ровно в половине шестого стоял уже у входа в дом, который был ему так ненавистен. Одно из первых намерений, принятых им, когда он имел в виду женитьбу, было весьма враждебного свойства к дому Гезби. Он решился видеться с ним как можно реже. Он хотел освободить себя от этой связи. Он никогда не искал союза с этой отраслью фамилии де Курси. А теперь дело приняло такой оборот, что только с этой отраслью и был он в союзе. Он только и слышал, что о Гезби. Амелия и Александрина были неразлучны. И вот его тащат теперь на воскресный обед, он хорошо понимал, что его будут частенько таскать туда и что он никак не сумеет отделаться. Он уже задолжал Мортимеру Гезби, он знал, что все его семейные дела попали в руки этого стряпчего и что не было никакой возможности вырвать их из этих рук. Его дом был вполне снабжен всем необходимым, и он знал, что деньги уже за все были уплачены, но сам он не заплатил ни одного шиллинга, Мортимер Гезби взял на себя все уплаты.

– Поди к своей мама и тетеньке, де Курси, – сказал после обеда этот стряпчий вертевшемуся около него ребенку, и Кросби остался наедине с зятем своей жены, с этого момента начинались пытки в Сент-Джонс-Вуде, которых Кросби так страшился.

Со своей свояченицей он еще мог говорить, помня всегда, что она дочь графа. Но с Гезби у них не было ничего общего. К тому же он чувствовал, что Гезби, обходившийся с ним до этой поры с уважением, теперь совершенно утратил это чувство. По понятиям стряпчего, Кросби вращался когда-то в большом свете, но это уже миновало. В настоящее время, по оценке этого же стряпчего, Кросби был просто секретарем присутственного места, человеком, который был у него в долгу. Оба они женаты на родных сестрах, и он не видел, почему блеск зажиточного стряпчего должен тускнуть перед блеском гражданского чиновника, который далеко не был в таких счастливых обстоятельствах. Все это было совершенно понятно им обоим.

– От Курси получили самые страшные вести, – сказал стряпчий, как скоро малютка удалился.

– Как! Что там случилось?

– Порлокк женился, знаете, на той женщине.

– Пустяки!