Домой

Раздался звонок. Я испугался, что это был кто-то из «Книжного червя». Подождав секунд пять, я заставил себя достать телефон из кармана и тут же успокоился – звонил как раз Рома.

– Йоу, чё делаешь? – поприветствовал он, как всегда, бодро.

– Сижу на кладбище.

– А-а-а, ну понятно… Когда трупами надышишься, подваливай на Первомайскую, окей?

Я на секунду задумался, пытаясь внутренне определить, были ли у меня силы сегодня общаться с Ромой.

– Окей, – всё-таки ответил я.

Рома всегда появлялся внезапно. Его жизнерадостный тон, за которым скрывалось что-то куда более сложное, иногда раздражал, а иногда наоборот внушал какую-то смутную надежду.

Мы были знакомы с ним с раннего детства. Нам было лет по пять – тогда мы с родителями жили ещё в Жёлтом Доме, а Рома, который жил в соседнем, прибегал играть к нам во двор. Помню, как мы покупали с ним маленькие чёрные петарды, которые называли бомбами, потом Рома клал их в песочницу, засыпал сверху песком, и они смешно покали где-то внутри.

Когда началась школа, мы стали видеться с Ромой гораздо реже. А потом мы с родителями и вовсе переехали из Жёлтого Дома на новую квартиру. Прожить в ней вместе нам было суждено недолго – спустя полгода после новоселья родители умерли.

После того, как дядя Женя оформил документы об опеке и уехал, около месяца мне было безумно страшно выходить на улицу. Целыми днями я сидел в комнате с зашторенными окнами и выключенным светом. Всё, что я мог делать – это до тошноты разглядывать в сумерках узоры на обоях. Несколько раз, когда заканчивалась еда, я заставлял себя сходить в ближайший магазин, а возвращался оттуда в истерике. Когда в очередной раз у меня закончились продукты и я не смог заставить себя вновь выйти на улицу, я решился позвонить Роме и попросить его принести мне еды. Продукты он принёс почти сразу же, а через несколько дней уговорил меня выйти с ним на улицу. Несмотря на все мои возражения, он потащил меня в парк, там дал попробовать алкоголь и повёл кататься на аттракционах. Помню, как под конец того вечера я подумал, что жить всё-таки можно, если закрыть глаза абсолютно на всё.

К сожалению, приводить себя в такое состояние я мог не всегда и ненадолго. После того вечера я снова стал ходить в школу, но она вскоре стала для меня новым кошмаром.

Рома же с каждым годом ходил в школу всё реже. Вместо этого он стал активно заниматься своей личной жизнью: постоянно с кем-то знакомился и строил романтические отношения и с девушками, и с парнями, и даже с совсем взрослыми людьми.

Когда мы изредка виделись с Ромой, почти всё время он посвящал рассказам о своих многочисленных любовных перипетиях. Начинались же наши встречи всегда одинаково – он внезапно звонил и так, словно в последний раз мы разговаривали буквально пять минут назад, предлагал где-нибудь увидеться. Иногда я понимал, что у меня не было на это сил, и отказывался. Но порой, как и в этот раз, что-то подталкивало меня согласиться.

Я встал со скамейки и подошёл ближе к памятникам. Зажмурился, мысленно обнимая сначала маму, потом папу. На памятниках не было портретов – дядя Женя сначала долго откладывал их установку, а потом, похоже, и вовсе об этом забыл. Впрочем, портреты на камнях мне и не были нужны – я помнил лица родителей до мелочей.

Мысленно попрощавшись, я заставил себя уйти, иначе детские воспоминания вновь захлестнули бы меня, так что до Ромы я сегодня уже бы не добрался.

Направившись по тропинке к выходу с кладбища, я не смог в очередной раз не зацепиться взглядом за стоящий недалеко от родительских могил странный фигурный памятник. Выделялся на фоне остальных он не только своей причудливой формой, напоминающей орех, но и необычной надписью – на нём вместо двух дат была выбита лишь одна, «29 февраля 1912 г.», а ниже было подписано: «Убоясь внъ утробы лишиться материнской любви, заручился въчной». Каждый раз, проходя мимо, я невольно начинал размышлять об этом человеке и его странной судьбе – попрощаться с жизнью, не успев её увидеть. Такая участь мне казалась ярчайшим примером хаотичности и абсурдности жизни, а надпись на памятнике – примером того, что даже такие случаи, как смерть в утробе, люди стремятся наделить каким-то особым, сакральным значением, лишь бы не признаваться себе в полном отсутствии во всей жизни всякого смысла.

Продолжая разглядывать памятники и кресты, я незаметно добрался до выхода с кладбища. Проходя мимо церкви, увидел двух выходящих из неё женщин в платках. Одна из них тараторила другой на ухо:

– А это твоё обжорство, небось, от того, шо на тебя хто-то порчу навёл! Ты пойди к бабке какой… Я вот в позапрошлом годе, помнится, захворала, так мне бабка сделала заговор, и язвенный колит как рукой сняло!

Женщины сняли платки, трижды перекрестились и поковыляли к отверстию в заборе. Я дождался, пока они скроются, и сам направился к выходу.