Дон Хуан

— Где — то это было написано, но я только теперь уловил истинный смысл: “Кто ищет себе погибели, тот и будет спасен!” Не припоминаешь? Но я — то не желаю терять себя, только — только себя обретя. Вчера я пребывал в согласии с собой и готов был принять любую кару за право быть верным себе. Отчего же теперь меня гложут сомнения?

— Видать, хозяин, вам открыли ту сторону вашей души, с которой вы не считались, и она небось не так уж плоха, вот вы и растерялись.

— Нет, не плоха. И если прельщает меня, то тем, что есть в ней неукротимость, геройство. Отречься — от имени, от богатства, от мира, от свободы. Покориться, смириться. Растворить свое “я” в действенной любви, жить только для других… Что скажут Тенорио, если в один прекрасный день среди них воссядет святой? Полагаешь, посмеют отвернуться от такого?

Лепорелло взглянул на меня точно на безумного.

— Не понимаю я вас, сеньор. При чем тут ваши Тенорио?

— Да ведь я — род Тенорио.

— Так это они велели вам жениться на такой девице?

— Да, отчасти… Ведь они велят мне беречь честь, а честь моя пострадала, когда я утратил невинность в объятиях продажной женщины. И вот я сделал ее только своей, наделил ее собственной честью, очистил ее, а значит — очистился сам.

Лепорелло улыбнулся.

— Как забавно вы все толкуете. Сдается мне, ваши Тенорио не приняли бы таких рассуждений.

— Я их принимаю — и довольно.

— Так на чем же мы остановимся? Следуете вы собственному закону или закону рода Тенорио?

— Я пытаюсь примирить их меж собой.

— А ежели изберете вы путь святости? Тоже надеетесь примирить свой закон с законом Христовым?

Я встал прямо перед ним и торжественно произнес:

— Последовать за Христом — значит, отречься от своего закона.

— И вы решились?

— Пока нет.

— А почему бы вам не бросить монетку, не поиграть в орла и решку? Ведь кинь Буриданов осел монетку, не помер бы с голода. — Он поспешно вынул из кармана серебряный реал. — Вот. Орел — грех. Решка, то есть крест, — святость. Идет?

— Идет. Орел — ад. Крест…

Лепорелло, протестуя, поднял руку.

— Нет, хозяин, нет. Хоть монету бросайте, хоть свою волю заявляйте, ни Бога, ни дьявола этим не проймешь. На кон ставится только ваша жизнь, земная жизнь, а не спасение души. С нею порешат уж после вашей смерти. Коли сказал Господь: “Сей человек для меня!”, тут греши не греши — все едино. Он уж изловчится послать вам раскаяние в смертный час.

Он, Лепорелло, говорил довольно странным тоном — будто слова эти ему не принадлежали и он произносил их против воли. Я почуял в них ересь. Но, подумав о том, что Бог, возможно, выбрал меня для Себя и что бы я ни наделал, меня ждет вечное спасение, я ощутил, как душа моя встрепенулась от гордости. Я с размаху сбросил на землю поднос со всем, что на нем оставалось.

— Кидаем монету! Пускай Бог скажет свое слово, а уж потом скажу свое я!

Лепорелло поглядел на меня не без сомнения. Потом подбросил монетку, и взгляды наши устремились следом за ней. Она улетела так высоко, что сверкнула в первых солнечных лучах на фоне синего неба. Реал упал на плиты патио, подскочил, звякнул и покатился до кромки клумбы с гвоздиками.

Лепорелло указывал мне, куда упала монета.

— Орел или решка?

Он наклонился, быстро выпрямился, словно в разочаровании.

— Ребром, сеньор.

Я не пал на колени, хотя такое желание у меня возникло. Нет, я только склонил голову, посылая привет небесам.

— Бог — настоящий кабальеро.

Лепорелло протягивал мне монету.

— Вот она. Сберегите как амулет. Она принесет вам удачу.

— Удача будет мне куда как кстати. Ведь я получил доказательство собственной свободы, а раз Бог лишил меня благоволения, с сего мига я избираю грех. Господь все предвидел, но все же хотел дать мне шанс. Итак — я убью Командора и соблазню Эльвиру. Потом…

Лепорелло поднял руку и опустил мне на плечо.

— Пусть сеньор простит мне фамильярность. Но не следует ли поиметь в виду, что между святостью и той греховной жизнью, на которую вы решились, есть и нечто среднее? Нынче грешим — назавтра каемся, и так до самого конца. Человек получит прощение либо будет проклят — смотря по тому, в какой момент настигает его смерть. По сути то же самое, но поменьше мороки. И человечнее.

— Да. Человечнее — и подлее. Отречься от Бога, чтобы грешить не таясь, либо рядить грех в одежды добродетели. Должно быть, Богу отвратительны грешники. Но я — то дерзну грешить в открытую, поклоняться греху, не забывая, что именно поставлено на кон. Знаю, поражение мое неминуемо, и принимаю его; но до той поры стану грешить с достоинством воина — победителя. Я восстановлю честь грешников в глазах Господа, стану первым из достойных Его. И в конце концов Он вынужден будет наградить меня улыбкой.

Солнце начинало заполнять все пространство патио. Нашедший приют в кроне кипариса соловей умолк. В сверкающем утреннем свете звучала лишь песнь фонтана.

14.