Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Это счастье длилось всего один год. В 1849 году Медора умерла, когда ей исполнилось тридцать шесть лет. «Вся деревня устроила ей трогательные похороны». Она оставила следующее завещание: «Я, Элизабета Медора Ли, отдаю и завещаю все мое земное имущество, ренту, которая была мне оставлена по завещанию покойного лорда Байрона, Жану Луи Тайферу и моим детям, Мэри и Эли… Заявляю, что прощаю мою мать и всех тех, кто меня жестоко преследовал, как надеюсь и я быть прощенной. Я прошу сэра Джона Хьюза вернуть Луи Тайферу шкатулку с моими бумагами, которая находится у него в руках».

Шкатулка никогда не была возвращена мужу Медоры. Тайфер поступил камердинером в Тулузе к господину Артуру де Варокье, и отец последнего пытался через французское посольство в Лондоне добиться возвращения шкатулки. Но адвокат посольства ответил, что в Англии существует обычай сжигать документы безнравственного характера, что с ними и случилось. Содержимое шкатулки было действительно сожжено 19 мая 1863 года в конторе сэра Джона Хьюза в присутствии советника французского посольства.

Мэри, дочь Медоры и её двоюродного брата Треваньона, была красивой девушкой со спокойным, твердым и кротким характером. Она хотела сделаться монахиней, но долго ждала этой возможности, так как мать, умирая, просила позаботиться о брате Эли. Когда де Варокье взял на себя воспитание ребенка, она постриглась в Сен-Жермене-на-Ли в монастырь Рождества и была монахиней в Сен-Илере. Мэри знала о своем происхождении. «Ей казалось, что она должна искупить больше, чем другие, и вносила для себя более строгие правила в монастырский устав, который, как ей казалось, не даст ей ничего, кроме отрады». На своем молитвеннике она нарисовала нечто вроде надгробного памятника матери; она называла её Элизабет Медора Байрон. Под рисунком написала (изменив он на она) стихи Ламартина:

Простри над нею длань великой благостыни,Она грешила, но все небо может дать.

Невинность обрела она в страданьях ныне,Любила, а любовь — прощения печать.

Мэри записывала свои мысли: «Моя жизнь словно осенний листок, дрожащий в лунном луче. Хрупко её основание, коротко её беспокойное бытие». Иногда говорила о лорде Байроне со своими подругами: «Бедный Байрон, — говорила она, — я его очень люблю». Она умерла в 1873 году, в то время как сестры читали пред её одром молитвы Пресвятой Деве.

Ее брат Эли, последний отпрыск незаконной линии, красивый рыжеволосый малый с крутым подбородком, был счетоводом, коммивояжером, торговым агентом по винному делу и умер в госпитале в Сэте 22 января 1900 года. Это был день рождения Байрона.

* * *

«Всякое существо, к которому я привязываюсь, погибает несчастной смертью». Проклятие постигло почти всех женщин, которых он любил. Мэри Энн Чаворт давно уже была несчастна. Около 1830 года её видали в деревенской церкви, «согбенную заботами и тяжелой жизнью…». Мур, решивший после истребления мемуаров сам описать жизнь Байрона, приехал к ней в поисках материалов. Муж, Мастерс, был в отсутствии. Мур спел ей одну из ирландских песен, которые любил Байрон, и миссис Мастерс расплакалась. Её конец был ускорен бунтом ноттингемских ткачей, которые во время великой реформы в октябре 1832 года атаковали её дом. Пришлось спасаться ночью в амбаре, она простудилась и вскоре умерла сорока семи лет от роду. Её статуя есть в церкви в Кольвике.

Тереза Макри, афинская дева, вышла замуж за англичанина, Джона Блэка, который явился после смерти Байрона сражаться за Грецию. Этот Блэк стал впоследствии английским консулом и остался в Греции. Поэма сделала Терезу Макри знаменитостью. Все англичане, приезжавшие туда, являлись к ней, и она, вздыхая, рассказывала о Байроне. Когда обстоятельства заставили её мужа переехать в Миссо-лунги, она затосковала. Разговоры о Байроне, непрестанные вопросы о том, при каких обстоятельствах она его знала, кончились тем, что все это стало всерьез огорчать ее. Ночью ей виделся во сне Байрон, часто рассерженный и угрожающий. «Какая пытка!» — говорила она мистеру Блэку. «А как же ты можешь не видеть его во сне, когда ты только и делаешь, что думаешь о нем?» — возражал в ответ несколько раздосадованный муж.

Клэр никогда не простила Байрона, и когда Мэри Шелли в «Лодоре» похвалила поэта, писала ей: «Боже мой, подумать, что человек ваших способностей мог всерьез вообразить своим долгом превозносить то, что было на самом деле всего лишь смесью тщеславия, безумия и всяких несчастных слабостей, которые никогда еще не соединялись в таком количестве в одном человеке!».