Донецко-Криворожская республика. Расстрелянная мечта

Нарком в своем особом распоряжении, жалуясь на «жидкость» и мягкотелость судебных органов ДКР, пояснял им: «Суд не может являться каким — то внеклассовым, надклассовым учреждением, как уверяют многие… Наш суд, суд пролетарский, суд революционный также суд классовый… Беспощадность, твердость, решительность и быстрота — таков девиз революционного пролетарского суда»[642]

. Довольно жесткие слова, которые можно расценить и как призыв к арестам и расстрелам. Но не стоит отождествлять «беспощадность» и «твердость» большевиков образца первой половины 1918 года с большевиками (порой теми же самыми людьми) более поздних периодов кровавой Гражданской войны — это наглядно будет продемонстрировано ниже, на примере отношения харьковцев к коменданту города Павлу Кину, который на протяжении конца 1917–го — начала 1918 г. вынужден был балансировать между необходимостью сохранять законность и проявлять «беспощадность» и «твердость».

Записка наркома Васильченко об отсутствии смертной казни в ДКР

Сейчас много пишут о жестокости большевиков. Однако, как это ни парадоксально звучит, в период разгара Гражданской войны, когда вокруг уже повсюду лилась кровь рекой, на первых порах в Донецкой республике официально смертной казни не было! Хотя и сами руководители ДКР неоднократно угрожали расстрелами, однако когда заходила речь о практическом воплощении этих угроз, они одергивали особо ретивых исполнителей. Когда, к примеру, комиссар Изюма некто Брынза официально заявил, что расстреляет арестованных ранее «контрреволюционеров», нарком по делам управления ДКР Семен Васильченко отписал ему записку такого содержания: «Сообщаем вам, товарищ, что смертной казни в федеративной советской республике не существует, и кто произведет ее, подлежит суду трибунала. Снимите немедленно угрозу расстрела, заявленную вами арестованным»[643]

.

Это не значит, что в ДКР не было убийств и расстрелов, в том числе совершаемых различными вооруженными отрядами или людьми, представлявшими власть или выдающими себя за представителей власти. Но больше всего было линчеваний и самосудов. В Харькове ходили мрачные слухи о том, что Антонов — Овсеенко со своими отрядами в период пребывания на 7–й линии совершал расстрелы арестованных лиц. Хотя слухи эти базировались на загадочном случае убийства Павла Кошуро — Масальского, бывшего одиозного харьковского вице — губернатора, чья деятельность была связана с массой анекдотов, до революции ходивших по всей России, а имя было нарицательным в связи с жестким подавлением им Акмолинского восстания в 1916 г.

Отряды Антонова арестовали Кошуро — Масальского наряду с некоторыми чиновниками бывшего царского аппарата и руководителями Совета съездов горнопромышленников Юга России в декабре 1917 г. и содержали их в вагонах на той самой «7–й линии» Южной железной дороги, недалеко от штаба Антонова. 16 января Кошуро — Масальский был найден застреленным из револьвера примерно в 4 километрах от Харькова. Представители коменданта Харькова и охрана тюремных вагонов делали удивленные лица, когда пресса расспрашивала их об исчезновении бывшего вице — губернатора и до обнаружения трупа заявляли о том, что узник отправлен в Петроград для свершения там над ним правосудия[644]. Эту версию нельзя исключить — тогда во время этапирования узников над ними совершали самосуды и толпа (как это было с генералом Духониным и упомянутым выше князем Вяземским), и сами конвоиры. Хотя нельзя исключить также, что с Кошуро — Масальским разобрались представители 30–го Сибирского полка, памятуя о его роли в подавлении бунтов в бытность его военным губернатором в Акмолинске.