Донор

Публика начала шумно аплодировать физикам и химикам. Мощные операционные звучалки надрывались фортепианным дуэтом Оскара Питерсона и Каунта Бейси, перекрывая шум работающей аппаратуры. Вдруг раздался удивленный голос Зураба, всегда находившего что-то плохое или очень плохое:

- Что мы мерили, БД? Силовой кабель не подключен к щиту.

Будущие Нобелевские лауреаты, сильно покраснев, стали судорожно рыться в проводах.

- Этого не может быть! Вы же сами видели, БД, как все работало и реагировало, когда Дали меняла режимы дыхалки. Поглядите: датчики и сейчас прекрасно калибруются! - химико-физики кричали, понимая, что лишаются премии.

Я посмотрел на Этери, которая, расположившись на вращающемся железном стуле без спинки, невозмутимо болтала о чем-то с Гореликом, привычно стряхивая пепел на мраморный пол операционной. Я был готов поклясться, что это ее штучки и что самописцы регистрировали бы реальные цифры, если бы вместо датчиков к миокарду были пришиты обычные лоскутки.

- Премии отменяются, скобари! - Сказал я, покидая операционную.

- Оставьте хоть гравицапу! - Заныли химико-физики.

- Фигу вам, л-лажакам! Пейте на свои! - И ногой открыл дверь.

- Скажи, Honey, как ты это делаешь?

Мы сидели в популярном загородном закусарии неподалеку от Тбилиси, славившимся хачапури и замечательными лимонадами. Было поздно и пусто в ресторанном зале. Грубо сколоченные деревянные скамейки, уложенные на такие же низкие массивные столы, напоминали метательные орудия Архимеда. Пахло молодым вином, зеленью и горячим тестом.

Ресторан при дороге без названия был выстроен в стародавние времена. По преданию, по этому маршруту двигался Пушкин. У источника, в небольшой роще ореховых деревьев поздним вечером он попросил возницу остановить экипаж, чтобы сделать пи-пи. Ему так понравилось здесь, что он зашел в крестьянскую избу попроситься на ночлег. Хозяева спали, но тут же накрыли для гостя стол, выставив еду, что была в доме: хачапури, фасоль, сыр, зелень, кукурузные лепешки и вино - все, что подают и сегодня, что подавали вчера и много лет назад, не спрашивая.

- К-колись, Honey, и смотри мне в глаза! - Вспомнил я реплику киношных чекистов: дурных и совсем не страшных в советских фильмах. - Почему датчики мерят. Хорошо! Не надо! - Я взял ее за руку и притянул к себе. Вместе с неудобной тяжелой деревянной табуреткой она неожиданно легко придвинулась и обняла за шею, сунув вторую руку куда-то между бедер. Пока в этом движении не было ничего сексуального: ей нравилось ощущать телесную связь, и она пристально глядела на меня широко раскрытыми зелеными глазами, меняющими цвет на серый.

Я приготовился к путешествию, еще не зная, каким оно будет: познавательной прогулкой в странный мир, где можно останавливать и поворачивать вспять события, проникая в суть явлений и вещей, чего я всегда боялся, или очередной внеземной сексуальной забавой, настолько неожиданной и яркой, реальной и нестерпимо приятной, что возращение в мир привычных брачных обязанностей казалось надоедливой процедурой: чем-то вроде утренней зарядки или чистки зубов.

- Смогу ли я сегодня пойти за Этери так далеко, как она этого хочет? В панике размышлял я, испытывая привычный страх перед неведомым и странным знанием, за которое надо расплачиваться. Я был уверен, что полученные сведения могут сделать меня другим: проницательным и мудрым, разительно непохожим на других, если эти последние слова способны передать невероятное смятение человека, только что вернувшегося с чужой планеты.

Вокруг уже густо клубился голубой туман. Глаза Этери стали прозрачными и были теперь совсем близко. Я почувствовал, как она исчезает, перетекая в меня.

То, что я увидел, потрясло меня гораздо сильнее, чем ожидавшийся визит в другой мир. Я был на чердаке старого многоэтажного дома с остроконечной черепичной крышей, с мощными деревянными балочными перекрытиями в глубоких трещинах, с витражами в слуховых окнах, сквозь которые смутно виднелись два зеленоватых остроконечных церковных шпиля, и натянутыми бельевыми веревками, на которых сушилась странная одежда.

Прямо передо мной, согнувшись пополам, в бесстыдно задранной на спину темной суконной юбке, обнажавшей стройные бедра и странно белый, почти светящийся в полумраке чердака голый зад с пучком коротких подбритых волос, оставляющих открытыми набухшие и сочащиеся влагой гениталии, стояла незнакомая молодая женщина с заплывшим от удара глазом и множеством ссадин на лице. Она опиралась руками о поручни кресла, покрытого солдатской шинелью. Приспущенные ниже колен грубые чулки в рубчик свисали на голенища сильно ношенных кожаных сапог с раздернутыми до лодыжек молниями.