Донжуанский список Пушкина

Любопытно и то, что Е.Карамзина и Е.Голицына ровесницы – они были на 20 лет старше Пушкина. И если и это не останавливало поэта, когда он начертал имена Карамзиной (Катерина II) и Голицыной, то какое же обстоятельство заставило Пушкина вставить между ними зашифрованное NN? Это могло случиться, когда для Пушкина было невозможно назвать его и немыслимо уравнять с другими. Если под NN Пушкин подразумевал Елизавету Алексеевну, то кроме опасности, которая могла подстерегать его, всуе упомянувшего имя императрицы в шутливом «любовном» списке, поэта могли и поднять на смех из-за безнадежности этой любви и гипертрофированного самомнения «влюбленного». А насмешек Пушкин, как известно, не терпел.

Может возникнуть вопрос: а есть ли основание для связи имени императрицы Елизаветы Алексеевны с проблемой «утаенной любви»? Да, есть. Обратимся к самому Пушкину.

В 1815 году в «Моем завещании Друзьям» появились строки, несущие высокий образ любви:

Мои стихи дарю забвенью,Последний вздох, о други, ей !

А в 1816 году Пушкин пишет:

Одну тебя везде воспоминаю,Одну тебя в неверном вижу сне;Задумаюсь – невольно призываю,Заслушаюсь – твой голос слышен мне .

«Уныние», 1816

Очевидна психологическая общность пушкинских поэтических образов в «Разлуке» и «Послании к Юдину» 1816 года:

Блеснет ли день за синею горою,Взойдет ли ночь с осеннею луною –…………………………………………Одну тебя в неверном вижу сне.«Разлука», 1816Везде со мною образ твой,Везде со мною призрак милый:Во тьме полуночи унылой,В часы денницы золотой.«Послание к Юдину», 1816Эти мотивы можно найти и в элегиях 1816 года:Где вера тихая меня не утешала,Где я любил, где мне любить нельзя!

Украдкой младость отлетает,И след ее – печали след.«Я видел смерть; она в молчанье села…», 1816Я всё не знаю наслажденья,И счастья в томном сердце нет.«Наслажденье», 1816Но мне в унылой жизни нетОтрады тайных наслаждений;Увял надежды ранний цвет:Цвет жизни сохнет от мучений!Печально младость улетит…«Счастлив, кто в страсти сам себе…», 1816

Долгое время пушкинисты определяли этот цикл как «бакунинский», обращенный к Екатерине Павловне Бакуниной.

Уж нет ее… я был у берегов,Где милая ходила в вечер ясный;На берегу, на зелени луговЯ не нашел чуть видимых следов,Оставленных ногой ее прекрасной.Задумчиво бродя в глуши лесов,Произносил я имя несравненной;Я звал ее – и глас уединенныйПустых долин позвал ее в дали.…………………………………Не трепетал в них образ незабвенный.

«Осеннее утро», 1816

Однако трудно соотнести образ кареглазой и смуглолицей Екатерины Бакуниной с тем обликом, что проступает в других ранних стихотворениях Пушкина, в частности в «Городке», датируемом 1814-1815 годами, то есть созданном примерно за год до встречи с фрейлиной императорского двора:

Мечта! в волшебной сениМне милую яви,Мой свет, мой добрый гений,Предмет моей любви,И блеск очей небесный,Лиющих огонь в сердца,И граций стан прелестный,И снег ее лица.

Отметим снова, что Бакунина была смуглолицей, а вот императрица Елизавета Алексеевна отличалась исключительной белизной кожи. Да и сама элегия «Осеннее утро» появилась еще до встречи с Бакуниной.

И, наконец, в 1818 году этот размытый в элегиях Пушкина образ обретает реальные очертания и получает имя: Елизавета.

В стихотворении «Ответ на вызов написать стихи в честь государыни императрицы Елизаветы Алексеевны» («К Н.Я.Плюсковой») Пушкин признался в странных, на первый взгляд, чувствах: