Дополнение к «Упразднению работы»

Не все эти преимущества применимы к садоводству или сельскому хозяйству. Сельское хозяйство поддерживает гораздо более высокую численность населения, но не с размахом. Но, как я уже отмечал в «Первобытном изобилии: Послесловии к Салинзу», даже менее интересная работа, особенно если её не так много, гораздо лучше проводится в здоровой обстановке группами друзей и соседей с обильными интервалами отдыха, и в праздничной атмосфере, часто включающей пение. Я приводил пример выращивания сухого риса народностью кпелле в Либерии. Вот ещё один пример – басуто на юге Африки:

На всех этапах сельскохозяйственных работ широко используются совместные рабочие группы, называемые мацема. Это весёлые, общительные отношения, в которых участвуют от десяти до пятидесяти представителей обоего пола. Обычные люди приглашают своих близких друзей и соседей помочь им, а старосты и вожди также обращаются к своим последователям. Незваные гости приветствуются при условии, что они выполняют определённую работу. Эти мацема

полезны, а порой и очень эффективны. Они собираются утром около 9 часов и работают с частыми перерывами на лёгкие закуски до 3 или 4 часов дня под аккомпанемент непрерывной болтовни и пения. <…> Когда хозяин думает, что они достаточно поработали, они удаляются в его дом, где им дают еду и напитки, и вечеринка превращается в празднество.94

Когда я читаю такие вещи, концепция «привлекательного труда» у Фурье не кажется такой уж фантастической. Пример басуто недалёк от утопии Морелли: «никто не считал себя освобождённым от труда – согласие и единодушие делали его занимательным и лёгким». Сбор урожая, который требует самой длинной и тяжёлой работы в сельском хозяйстве, был праздничным:

После всех этих работ начинаются игры, танцы, полевые трапезы; из разнообразных плодов приготовляют питательные блюда; аппетит услаждается вволю; одним словом, посвящённые этим работам дни являются у них в то же время праздниками и полны увеселений. За такими днями следовала сладость отдыха, которой мы никогда не чувствуем после шумного великолепия наших удовольствий.95

В утопии Томазо Кампанеллы «Город Солнца» (1602) люди «выходят все вооружёнными на поля: пахать, сеять, окучивать, полоть, жать, собирать хлеб и снимать виноград; идут с трубами, тимпанами, знамёнами и исполняют надлежащим образом все работы в самое незначительное число часов».96 В первобытных обществах жизнь не делится на работу и всё остальное.97 И дело не в том, что работа не бывает напряжённой или скучной. Но первобытные люди обходятся без дисциплины рабочего времени. В любое конкретное время им не нужно

ничего делать.98 И никто не указывает им, что делать. Как писала антрополог Люси Мэйр в отношении нуэров, которые являются суданскими скотоводами: «Ни один нуэр не позволит никому указывать ему».99 Или, как Маршалл Салинз описывает вождя племени: «Одно его слово, и все делают то, что им нравится».100

Переходный период

Уильяму Моррису было трудно примирить свой марксизм с утопизмом. Его взгляды на работу были намного более продвинуты, чем те, что преобладали тогда среди марксистских политиков и интеллектуалов. Это и до сих пор так. Он знал, что большинство политически мыслящих рабочих хотели, чтобы государственный социализм ликвидировал эксплуатацию и неравенство. Таким было полное содержание социализма для Эдварда Беллами, Августа Бебеля, Владимира Ленина и, я подозреваю, Фридриха Энгельса. Моррис рассматривал это как минимальную, переходную программу. Он думал, что это обязательно попытаются воплотить в жизнь.101 Так и случилось. Но ничего не вышло.

Даже если бы это удалось, Моррис, сам по себе, не был бы удовлетворён: