Допуск на магистраль

Дубов увидел неоконченный портрет мужчины. Высокий умный лоб, иссеченный ранними морщинами, добрые, внимательные глаза, крутой подбородок, крупные узловатые руки...

— Интересный человек, — пояснил Сергей. — Начальник смены коммунист Федор Петрович Батов. Непростой и нелегкий характер... Так и назову картину: «Коммунист Федор Батов». Вот только не выходит. Чего-то не могу уловить. Это сделал в прошлом году. С тех пор не двигается.

Он повернул мольберт обратно рисунком к стене, постоял около него задумавшись.

— А знаете, Николай Трофимыч, в Третьяковку, в зал картин художников Урала, Сибири и Востока, одну мою акварель посылают. Говорят, лучшая из прошлогодних работ. Уверяют, будто в ней... «море настроения»...

Он подошел к столу, открыл верхний ящик. Порылся в нем, не нашел. Открыл другой...

Дубов ждал, а Сергей перерывал один за другим ящики письменного стола и не находил. Торопливо закурил, снова открыл верхний ящик. Он тщательно перебирал эскизы, листы бумаги с какими-то записями, выкладывал все это на стол. А Дубов внимательно следил за ним и думал не о том, что Сергей взволнован, обеспокоен, что он потерял какую-то нужную вещь и не может найти... Он смотрел на его широкие плечи, туго обтянутую майкой крепкую спину, следил за его движениями, с удовольствием отмечал, что возмужавший, окрепший Сергей по-юношески ловок и строен. Даже то, как задорно он встряхивал головой, когда спадали на лоб растрепавшиеся волосы, очень напоминало двадцатилетнего Сережку.

Дубов улыбнулся своим мыслям, а Сергей зло чертыхнулся и швырнул на пол охапку бумаг.

— Что ты?..

— Пропала... Акварель пропала! Та самая...

 

Парень открыл дверь и уверенно переступил порог кабинета.

— Сергей Грохотов. На пять часов вызывали.

Дубов пригласил сесть. Сергей прошел к столу четкой походкой, прямой, подтянутый. Уже это понравилось начальнику цеха и расположило к парню. Дубов достал папиросы.

Сергей взял, сдержанно поблагодарил.

И это понравилось.

Дубов не любил, когда словам благодарности сопутствовали дежурные улыбки, не терпел людей, которые, сказав «спасибо», в дополнение изображали это спасибо на своем лице.

— Ну, Сергей, давай... говори о себе. Все. С того дня, с какого себя помнишь.

Дубов закурил тоже и сел напротив.

И Сергей рассказал. Как работал на подмосковном заводе учеником слесаря, как семнадцатилетним мальчишкой ушел на фронт, был ранен, лежал в госпиталях.

— С кем дружишь? — спросил Дубов и внимательно посмотрел на Сергея.

Сергей опустил глаза.

— Друзья... были.

— Были? — осторожно переспросил Дубов.

— Погиб Степан... Вместе работали, вместе воевали. Я ему жизнью обязан. Потерял Гошку Соловьева — дружка со школьных лет... И потом... Аннушка... девушка такая была. Хорошая... Товарищ...

Сергей слегка покраснел и, уже не спрашивая разрешения, взял из раскрытой коробки папиросу.

Потом говорили о разном. О литературе, политике, о новых работах заводского КБ.

К Дубову приходили мастера и рабочие, о чем-то спрашивали, что-то требовали, сообщали. Одни сердились, другие казались веселыми. И он отвечал им то коротко, то пространно, отчитывал или приветливо жал руку. Ему звонили по телефону, и он отвечал. Сергей много раз порывался уйти, но Дубов останавливал его, и Сергей оставался. Пережидал телефонные звонки, посетителей, и разговор продолжался.

Так обстоятельно, по душам Сергей, пожалуй, только со Степаном говорил. Да и то однажды, на фронте, когда им, разведчикам, перед большой операцией двое суток отдохнуть дали.

Заглянула и, извинившись, ушла уборщица тетя Катя. Тихо стало в соседней — через стенку — комнате парткома. Сергей наконец решительно взялся за шапку. Дубов тоже встал, оделся. Вышли вместе.

— Значит, говоришь, были друзья, — в раздумье, с ударением на слове «были» произнес Дубов, когда спускались по лестнице.

— Были... — ответил Сергей и как-то странно замолчал, словно не окончил, а оборвал фразу, не договорив.

— Что были, хорошо. А что сейчас нет, худо, — покачал головой Дубов. — Без друзей человек в сто раз бедней нищего.

И добродушно потрепал по плечу.

— Не унывай. Будет! Будет у тебя здесь, в уральском краю, и дружба и любовь настоящая.

А Сережке хотелось сказать этому человеку, что не только будет, — есть! Есть у него уже друг... Человек, которому он теперь все доверит, которого уважает не только потому, что слышал о нем много хорошего от рабочих, и не потому, что Дубов на двадцать лет его старше. Этому человеку он, Сережка, теперь очень и очень верит.

Пройдя заводоуправление, остановились. Дубов первым протянул для пожатия руку и задержал в ней Сережкину.

— Выходит, от комсомольской работы не отказываешься?

— Выходит, так.

Они простились, но никто не уходил первым.

— Тебе в какую сторону? — спросил Дубов.

Сергей замялся.

— В котором общежитии живешь?

— На Заводской улице.

— Трамваем поедешь?

— Да нет, я сейчас в цех пойду. У нас Грищук заболел. Вместо него поработаю.

— Тогда идем вместе, — рассмеялся начальник цеха. — Я ведь только тебя проводить. Тоже домой не иду.

 

Сергея избрали комсоргом цеха.