Дорога

Посреди лётного поля стоит огромная алюминиевая стрекоза. Из середины eе туловища идет вверх ствол, оканчивающийся вытянутым горизонтально пучком. Постепенно пучок распрямляется и образует два больших трехлопастных винта. Они начинают вращаться в разные стороны. Маховые крылья винтов становятся видимыми всё хуже и хуже. Еще секунда, и они сливаются в полупрозрачный тюльпан, пульсирующий над серебристым корпусом.

— Отлет, — произносит кто-то.

Стрекоза подпрыгивает и повисает в воздухе. На середину летного поля выезжает новый самолет.

— Пассажиры второй очереди, по местам, — повторяет тот же голос.

Вместе с другими я вхожу в кабину и сажусь у окна на мягком удобном диване.

Я ощущаю резкий толчок, тело мое становится тяжелым. Сквозь стекло иллюминатора видно, как летное поле проваливается вниз и уменьшается с непостижимой быстротой. С тревогой я хватаю руку соседа.

— Достаточен ли у нас запас бензина? — Mы получаем электроэнергию силовым лучом, направляемым с земли от путевых генераторных электростанций, — отвечает он, — бензин нам не нужен.

Некоторое время мы сидим молча. Плавное покачивание убаюкивает меня.

— Надевайте скорее парашют, — неожиданно обращается ко мне сосед. — Mы приблиаемся к линии фронта, — продолжает он. — Враги могут атаковать нас сверхвысокочастотным энергетическим лучом, и тогда мы погибли.

— Энергетическим лучом? — недоуменно переспрашиваю я. — Hо ведь такой луч — это луч жизни. Вы говорили, что мы получаем по лучу движущую энергию.

— Hу, да, это луч жизни у нас и луч смерти у наших врагов, — нетерпеливо перебивает меня сосед. — Bы забылм, что нож одних руках дарует жизнь, а в других — смерть.

— Токи высокой частоты сделали войну еще более грандиозной, — продолжает oн. — Hа этом участке фронта наши армады догое время истребляли лучевые станции врага. Мы сожгли на много километров вокруг всё живое на поверхности земли и расплавили верхний слой почвы на глубину нескольких десятков метров. Но наши враги теперь зарываются в землю. На сотни метров. Что-нибудь могло уцелеть. Осторожность необходима.

Я выглядываю в окно. Земля виднеется далеко внизу. Боже, это даже не земля! Это какой-тo лунный пейзаж. Дикие скалы, кратеры.

Чем выше уровень техники, тем страшнее катастрофа, когда эта техника обращается нa разрушение. Неужели на месте этих застывших потоков лавы были маленькие пестрые домики и рощицы с кудрявыми деповьями? Я не могу понять, что здесь произошло, как не мог бы понять человек средневековья действия фугасных авиабомб. Неужели в этом хаосе разрушения может уцелеть что-либо живое?

Внезапно наш самолет делает крутой поворот, центробежная сила срывает меня с дивана.

— Нас нащушали, — шепчет сосед, — вce пропало.

За окнами самолета возникает фиолетовое пламя. Нестерпимый жар опаляет лицо. На стенках кабины появляются желтые язычки огня. Кабину заволакивает черным туманом. Пол проваливается, и я лечу в бездну. Почему не раскрывается парашют?

Последняя моя мысль о хлебе для Веры и о Диминых чертежах. Куда они пропали? У меня в руках ничего нет.

Ощущение странного безудержного падения длится невероятно долго. Стремительно и безостановочно проваливаюсь я в угольную черноту. Сердце болит, бьется неровно, с перебоями. Несколько раз повторяется низкий могучий peв. Перед моими глазами возникает золотое сияние. Чьи-то сильные руки хватают меня и безжалостно трясут. Постепенно я начинаю яснее различать окружающее.

* * *

Золотой морской герб на черном меховом фоне сияет перед моими глазами. Женя поддерживат меня за плечи и внимательно смотрит в глаза.

— Что, очнулся, наконец? Я стоял с грузовиком у заводских ворот с шести до семи. Дольше ждать нельзя было: с нами ведь был большой груз радиоламп для миноискателей, и мы не могли отложить ни в коем случае сегодняший отлет. Ты должен благодарить Труфанова. Это он тебя заметил. Ты лежал поперек саночек у недостроенной баррикады. Леночка стояла рядом и плакала. Мы ее закутали в овчину и посадили в щель между пакетами. Она сразу же заснула. Тебя я трясу минут пять, и ты все не отзываешься, только бурчишь про какие-то энергетические потоки и приемные витки.

— Сейчас, сейчас отзовусь, — бормотал я.

Дальнейшую дорогу я плохо помню. Меня мучительно знобило. Болели суставы на руках и на ногах.

Я пришел в себя, когда грузовичок остановился на смерзшемся, исчерченном следами самолетных колес и лыж, снежном поле аэродрома. Под крылом серебристо-зеленого двухмоторного самолета стоял коренастый мужчина в летной куркке, в шлеме, в высоких отвернутых сапогах из собачьего меха — мех снаружи и мех внутри.

— Ваня, проложи курс от Ладоги на Тихвин и от Тихвина на Хвойную, — сказал он штурману, выглядывавшему из кабины.

Я вскрабкался в кабину самолета и пытался помочь Жене раскладывать пакеты с радиолампами по пассажирским креслам и по полу.

Штурман протянул мне теплую лётнную куртку:

— Для ребенка.

Я закутал Леночку в куртку и посадил ee в кресло. Она проснулась, из большого воротника выглядывало розовое смеющееся личико. Я сел в кресло позади нee.