Дорога без возврата

Григорий Иванков, лёжа на своей койке, слушал обыденный гул мужского барака. Третий месяц скоро пойдёт его лежанию, а конца и близко не видно. Что ж, сам виноват: слишком много и честно рассказал о себе, вот и проверяют. Их тоже можно понять. Запойных своих хватает, чтобы ещё отсюда пускать. Язык он почти забыл, родни нет, имущества – что на нём надето и смена в стирке, а послужной список… лучше не думать. Обидно, конечно: рваться, ползти изо всех сил, биться головой о стенку и опять остаться ни с чем. Сколько сил он положил на то, чтобы стать Грегом Айвенком, оторвать, отбросить прошлое. Удалось. Никто никогда не заподозрил в нём русского. А оказалось… впустую. Всё равно выше надзирателя в имении ему подняться не дали. А надзирателем не разбогатеешь. Но он ещё надеялся, ещё трепыхался. А тут на тебе – капитуляция! И все его победы его же поражениями в один момент стали. Русские – победители. Ну так, берите трофеи и что там ещё по законам-обычаям положено, а они рабство отменили. Зачем?! Империю к ногтю – это понятно, свои комендатуры везде натыкали – тоже понятно, опять же трофеи, да прочее всякое бесхозное – без разговоров, но жизнь-то зачем рушить?! Да ещё с одного пинка. Опомниться не успел, как оказался… ну, там, где все, откуда начинал и даже ниже. И опять дрожи. Посчитают за предателя – как же, от своей расы, тьфу ты, они говорят, народа, отказался – и то ли шахты, то ли лесоповал, то ли сразу к стенке. А встретишь кого из рабов, так тоже… мало не будет. И никто не заступится. Полди вон, год ведь почти прошёл, а встретил. И всё. Убили на месте. Нет, надо выжить, хоть кем, хоть как, но жить. Жалко Полди, дурака этакого. Нашёл где защиту искать. Бандиты они бандиты и есть, везде одинаковы и только за себя. Он тогда тоже, попробовал попросить. Фредди, сволочь гладкая, лень ему было слово замолвить, ведь не на его место просился, простым работником в имение, а этот чёртов киллер: «К лендлорду иди». Вот тогда и понял, что ни защиты, ни подмоги у тебя нет и не будет. А там и Хэллоуин. Каким чудом пронесло? Ведь вторая заваруха чуть не закрутилась. Рванул в Атланту, здесь-то до Капитуляции не бывал, никого нет, чтоб узнали, да опознали. Так Полди встретил. Хорошо, вовремя сообразил, что тот спился совсем, нет, пьян да умён – это только про нас, русских, сказать можно, а местные вроде индейцев, совсем в хмелю последний ум теряют. Дурак Полди, мальчишка на побегушках за выпивку, ну и… Какая цена тебе при жизни, такая и при смерти. Убили Полди. Он тогда, как увидел этот листок чёртов, так сразу понял – всё, рвать надо. Если такого, а Полди совсем безобидный стал, с мухой бы не справился, а убили, не иначе, как встретил кого, тогда-то Полди гоношился, покуражиться любил, вот и получил… расчёт по полной и с процентами. Нет, хорошо, что он с Полди не связался. Не-ет, с него хватит. Тогда и решил: с выпивкой завязывать, пробиваться на ту сторону, и уже там всё сначала. Чтоб хоть не бояться кого из прежних рабов встретить. Да хоть того же Угрюмого. Индейцы – они злопамятные. Вот же чёртов парень. Сколько рабов через его руки прошло, а этот помнится. Ведь чего самому себе врать: не справился он с Угрюмым, не обломал. А лёг на сердце спальник – и всё. Не обломал… так он и не ломал его толком. Как разглядел его в пузырчатке, пошёл тогда к Старине-Фрэнку, тот на покое жил, что-то там у старика в юности с хозяином было, то ли спасал, то ли… да неважно. Но жил себе старик в отдельной каморке, работать – не работать, а так, где подержит, где посоветует. Вот поднёс ему стаканчик и попросил посмотреть, что за чудо без перьев с торгов привезли. Индеец – спальник. Не слыхано о таком. Фрэнк ломаться не стал. Как все улеглись, сходил, посмотрел, пощупал, а потом чуть не до утра просвещал его в дежурке. Фрэнк опытный был, и по Паласам, и по распределителям, и чуть ли не по питомникам, где только ни потёрся, говорить об этом, правда, не любил, а тут прорвало. Под стаканчик. Сам он не пил – сухой период как раз – но Френку подливал и слушал…

…– Ба-альшая редкость, что и говорить. А теперь что, дня через три, помяни моё слово, он орать начнёт и об стены биться, бабу будет просить, а с отдавленными-то ему не сработать, хоть ты его в барак в бабский конец запусти, а толку не будет.

– Заорёт-то чего?

– Загорится, – Фрэнк отхлёбывает. – Им больше трёх дней без бабы нельзя. И не потискаешь его, отдавленного-то. Вот стервозина, – Фрэнк укоризненно качает головой, – такую фактуру псу под хвост, а отвечать другому.

– Тоже новость, – хмыкает он и подливает. – А с этим что?

– А ничего. Если от боли не загнётся, куклой тряпочной станет, не шевельнётся без приказа, так и застынет, если не теребить.

– А потом?

– В овраг свалить, куда же ещё. Не слыхал я, чтоб загоревшийся выжил, хотя… краснорожие… Подлые они. И живучие. Из подлости. Если и выживет… не знаю. Всяко болтали. А так-то… Спальники – безобидные они. Если приглядывать по-умному…