Дорога издалека (книга первая)

Я вошел в темную кибитку и лег на свое место, не раздеваясь, только чарыки сбросил с ног да папаху с головы. Мать, кажется, уже заснула.

Эту ночь провел в тяжелом полусне. Что-то смутное мерещилось мне до самого рассвета. Сквозь горячечные виденья стала пробиваться одна-единственная, но зато четкая мысль: нельзя допускать, чтобы осуществился черный замысел дяди Амана, пузатого бая Худайкули и его пособников! Не допущу, нет! Но что предпринять? На чью помощь могу положиться я — сирота, бедняк?

Проснулась мать, молча принялась хлопотать по хозяйству. Я тоже поднялся. Мать развела огонь, чайник уже кипел. Не говоря друг другу ни слова, мы сели завтракать — сухие ломтики лепешки размачивать в чае, глотать их и чаем запивать.

Из-за дувала слышались крики, ругань. Я знал, что там творится: двое наших соседей-бедняков по имени Ёлдаш и Яз-Халыпа обвиняют один другого в бедствиях, которые постигли их обоих. Теперь все уже кончилось, осталось только горевать да ругательствами обмениваться… А началось с сущего пустяка. Арык для полива земли Яза проходит через двор и надел Ёлдаша; ну тот и решил: раз моя вода по земле соседа протекает, то и мне можно по ней ходить. Ёлдаш терпел, терпел, а потом взбеленился: не желаю, чтобы ты топтал мои посевы. И не пустил однажды соседа, когда тот направлялся на свой участок.

Вспыхнул спор, вражда разгорелась. Оба — к казы. Тот принял жалобы обоих бедняков, велел: ждите, мол, разберемся. А дальше, приходит сначала к одному, потом к другому посыльный судьи наш односельчанин Хакберды. Вызывают на разбирательство по очереди спорщиков, и с каждого казы требует денег — посыльному за услуги.

Постепенно все и выяснилось: уже не впервые хитрый Хакберды втирался в распри, набивался с услугами к казы, а потом в его пользу с бедняков тянули последние гроши. Мало кто знал, что из этих денег, — по мелочи — ловкач набирал изрядные суммы и делился с самим казы, его помощниками и даже с бекча, представителем эмирской власти в ауле. За эти подачки они и пользовались его услугами, а потом своей властью взыскивали в его пользу плату с бедняков. Хакберды даже официально именовался: джебечи, то есть посредник. До того усердно он «посредничал» в споре двух соседей-бедняков, что тем пришлось продать всю свою скотину да еще и по пол-участка земли. А потом оказалось, что и на тяжбу-то он сам их подтолкнул. Стал наговаривать Елдашу: как это, мол, ты допускаешь» чтобы посторонний ходил по твоей земле, посевы топтал? Неужели, дескать, ты за себя, за свои права постоять не в силах? Так и подбил человека на скандал. Разъяснилось все, когда было уже поздно: имущество продали, деньги уплатили за решение дела и за разные услуги. В карман Хакберды-джебечи изрядная толика перепала и с властью имущими поделиться он не поскупился. Ёлдаш «выиграл» дело: Яз-Халыпе запретили ходить через его надел. Да что за радость? Вот теперь и доругивались оба спорщика.

Послушал я их немного и, удрученный известием о сватовстве бая, сказал матери:

— Ты бы как-нибудь перемолвилась с Донди… Неужели она… — дальше я не мог говорить, комок подкатился к горлу.

— Хорошо, сынок, — отозвалась мать, она сразу все попила.

Только к вечеру ей удалось переговорить с девушкой без посторонних глаз. Я уже сходил за травой для скотины, дров наготовил и все глядел на мать жадными, вопрошающими глазами: «Говорила с Донди? Что она ответила?». Наконец, уже затемно, когда готовились ужинать, мать тайком шепнула мне:

— Донди передала: ни за кого, дескать, не пойду, кроме Нобата. Лучше смерть!

Горячо сделалось у меня в груди, и слезы прихлынули к глазам. Все-таки я счастливый парень! Не ошибся в своей Донди. Но что же нам делать, что предпринять, как отвратить неминуемую беду?

Два дня пролетело — я ничего вокруг не замечал, погруженный в тревожные раздумья. Наконец утром мать со слезами на глазах сообщила:

— Сегодня под вечер — той сватов. Аман уже всех пригласил…

Той сватов — это сговор накануне свадьбы в доме жениха. Туда приглашают близких родственников невесты, которых щедро одаривают. И часть калыма — баранов — накануне пригоняют на двор будущей жены. В конце дня к нам сошлись родственники и соседи, которым отсюда следовало отправиться на той сватов к Худайкули-баю. Я подал чай. Дядя Аман подозвал меня:

— Нобат, обуйся, оденься попригляднее. Поедешь с нами. Близким родственникам невесты нужно побывать в гостях у жениха.

Понимал ли этот бессердечный, ослепленный корыстью человек, что он творит? В то время я не умел объяснить поступок моего дяди. Но уже чувствовал к нему острую ненавидеть. Ведь он решил отпять у меня самое дорогое.

— Мама, — сказал я, входя в нашу кибитку. — Велят ехать…

— Поезжай, сынок, — мать превосходно понимала мое состояние. Сейчас лучше покориться.

Покориться?! Ну, нет, мы еще посмотрим… Будто в тумане, я переоделся, вышел, заседлал ишака. Дядя, нахмуренный, пристально наблюдал за мной. Когда выехали со двора, бросил мне, не обернувшись:

— Не вздумай отставать!