Дорога издалека (книга первая)

Так я отправился в путь для участия в торжестве, приближающем гибель моего собственного счастья. Отвратительным, угнетающим показалось мне с начала до конца все, что происходило на тое сватов у толстопузого бая Худайкули. Конечно, на самом почетном месте восседал здесь Мусакули-ахун, своим гнусным обликом напоминавший мне коварную, кровожадную змею. Он без умолку болтал всякие мудреные вещи: о замечательных людях древности, о набожном и благочестивом эмире Шах-Мураде Вельнами. А у меня из головы не выходила мысль, что за деньги наняли его, чтобы важным и значительным выглядело это сборище, на котором девушку продают, словно овцу на убой… И ни одно такое грязное дело не обходится без тебя, подлый святоша!

Принялись угощаться. Как заведено, принесли вареную баранью голову, подали ее, конечно, почетнейшему из гостей — Мусакули-ахуиу. Он раскрошил — и лучшие кусочки оставил себе. Жадная, ненасытная утроба! А сам все говорит и говорит, учеными словами дурманит своих сотрапезников.

Потом начали раздавать, по обычаю, платки, в углах которых завязаны серебряные монеты. Снова Мусакули-ахун изловчился — два платка заполучить сумел: потому, дескать, что он на тое представляет и сторону жениха, и сторону невесты, от тех и других получил приглашение. И еще раздавались подарки; даже мне — тоже ведь родственник близкий! — достался летний халат. Легкий халатишко, а мне показался весом с каменную гору. Слезы стояли у меня на глазах, смахну — опять навертываются. Продают, продают мою Донди, счастье мое! Ну, погодите, хищники, будет вам расплата за злое дело!

Когда гости плотно угостились, наслушались болтовни старого прохвоста, подарками разжились, было объявлено, что сейчас со стороны жениха родне невесты вручат скот, пригнанный в счет калыма. Все гурьбой вышли посмотреть. Верно: стоят баранов с десяток, еще верблюдица с верблюжонком, корова и даже конь. Принялись их оглядывать, ощупывать, цену спрашивать — в точности, как на скотном базаре.

Торжество на этом и кончилось. Остаток угощения завернули в скатерть и сунули в хурджун, чтобы в нашем доме полакомились женщины и ребятишки. Когда мы вернулись к себе, все привезенное разделила и раздала старуха Бексолтан, и себя, конечно, не обидела при этом.

Ломоть свадебной лепешки отнесли и моей матери. А у меня на плечах — новый халат! Ну, чем не праздник?

Точно пришибленные сидели мы в этот вечер вдвоем с матерью в нашей кибитке. У меня сжимались кулаки и судорогой сводило скулы. Вскипятили чай, но пить его не хотелось.

— Мама! — не вытерпел я. — Ну, где же совесть у, нашего, дяди Амана? Разве покойный отец не дал ему денег да баранов в счет калыма за Донди? Об этом знает весь аул… А раз он поступает против совести и свое же обещание нарушает, давай пожалуемся казы… или даже к бекча пойдем…

— Грех жаловаться властям на родных, сынок! — сразу же возразила мать и надолго умолкла, задумалась. Потом проговорила, глядя на тусклый огонек керосиновой лампы: — И что проку жаловаться? Вон, соседи наши, Ёлдаш и Яз-Халыпа… Разорились только, сами теперь локоть кусают. Нет, не будет помощи от тех, у кого сила и власть… Одно остается нам, беднякам: терпеть и на аллаха надеяться… Ох, ох, горемычные деточки вы мои-и!.. — она всхлипнула и ладонями зажала глаза.

Снова она за свое: терпеть, покоряться… Но и возразить нечего. Опять повисло тягостное молчание. Гнев и обида разрывали мое сердце: я вспомнил сегодняшний постыдный торг, обжорство, болтовню хитрого святтоши-ахуна. Ненависть, лютая злоба — чувства доселе неведомые — разрастались в моей душе.

— Я уже с ее матерью говорила, — мать точно угадала мои мысли, поспешила хоть чем-нибудь меня утешить. — Та со мной согласна, даже мужу своему отважилась сказать, что неладно он поступает… Так Аман с кулаками на нее: убью, мол, искалечу и тебя, и девчонку, если попробуете еще раз заикнуться против!.. Озверел человек, ослеп от жадности. Ум у него помутился, не иначе. Ведь это такое злодейство: почти девочку силой отдавать за пятидесятилетнего! С родной дочерью он, пожалуй, так не обошелся бы!

— Как?! Разве Донди не родная дочь дяди Амана?

— Ох, сынок, я нечаянно проговорилась Об этом мы не рассказывали никому… Отец Донди умер рано, даже не повидав свою дочь. Мать осталась вдовой и ее выдали за дядю Амана. Ты, сынок, никому не говори, но она тоже сирота вроде тебя. Хотя сама Донди не знает об этом.

Я был ошеломлен услышанной новостью. Оказывается, и у Донди, как у меня, нет отца. Она теперь для меня еще дороже, еще ближе стала.

Я крепче стиснул кулаки, выпрямился:

— Ну, тогда я скажу Донди, и мы вместе убежим… Я увезу ее!

— Аллах с тобой, сынок, не говори такого! — мать замахала на меня руками. — Как ты можешь так думать? Куда ты ее увезешь? Догонят вас, поймают, убьют обоих, даже не задумаются…

— Пусть лучше убьют! — глядя в пол, проговорил я.

— А может, еще и не удастся им поймать? Ну скажи, мама, разве смею я сидеть сложа руки, отдавать безропотно… ту, дороже которой нет для меня в жизни?!