Дорога китов

Губы зашевелились, но ни звука не вышло. Болтала, болтала, насмешливо думаю я, а теперь вот - ни звука.

Вернулся Мартин с двумя мисками похлебки, с хлебом, высушенным на костре и почти очищенным от плесени, а еще - с кожаными чашами и такой же бутылкой.

Женщина увидела его и дико забилась. Я удерживал ее, твердил: «Тихо, тихо», но она, не отрывая от него дикого взгляда, брыкалась и пиналась, пока не замерла, истощив все силы.

- Оставь еду и ступай, - сказал я, - иначе она не успокоится, и пользы от этого не будет ни ей, ни Эйнару.

Услышав имя, монах побелел.

- Я ничего ей не сделал, - проблеял он.

Однако оставил мне мою миску и кубок и ушел.

Я скармливал ей тушеное мясо маленькими кусочками, она их жадно глотала, казалось, не различая вкуса - слишком была слаба, и я видел, как кусочки эти проталкиваются вниз по ее тонкому горлу.

- Хильд, - произнесла она вдруг, когда я со всей осторожностью вытер мясной сок с ее губ; они казались такими полными, как я понял, потому что были разбиты и распухли.

- Хильд, - повторил я и усмехнулся, довольный этим достижением.

Она тоже попыталась улыбнуться, но губы треснули, потекла кровь, и она вздрогнула. И вдруг словно окаменела.

- Тьма, - сказала она, глядя на меня, хотя я понимал, что она меня вовсе не видит. - Тьма. Одна. Тьма. Во тьме...

Глаза закатились, сверкнули белки, и она ушла обратно в свой бред. Но теперь я понял, что говорит она на каком-то гортанном наречии и я все-таки могу понять хотя бы одно слово из четырех - то была какая-то разновидность языка финнов, а с ним меня познакомил Сигурд, другой воспитанник Гудлейва, прибывший из этой страны.

Слеза выдавилась, густая и дрожащая, из-под одного века и скатилась вниз по шее. Потом пришел Иллуги Годи с мазью, которую он приготовил для ее синяков и рубцов, и я рассказал ему, что произошло; он присел на пятки и задумался, поджав губы. Вошь ползла по его бороде, и он рассеянно поймал ее и раздавил, погруженный в свои мысли.

- Ну, узнает Эйнар хоть что-то об этой загадке, однако трудно сказать, какой от нее будет прок, - сказал он. - По крайней мере, он будет доволен тобою, парень.

- Но не я - им, - отозвался я, и он грустно кивнул.

- Да, он неправ. Эйвинд заслужил лучшего, а нарушить клятву - дурное дело. Думаю, он тоже это понимает.

- Может быть, послание от ворона Одина предназначалось ему, - предположил я, и Иллуги посмотрел на меня с опаской.

- Не по возрасту умен юнец, - буркнул он и вышел, оставив мне свои мази.

В ту ночь мне снился белый медведь, от которого никак не удавалось сбежать - черноглазый, он гонялся за мной по комнате, в окна бил ветер, метались какие-то копья и паруса, - и наконец медведь уселся мне на грудь, обрушился страшной тяжестью...

Я проснулся. Что-то теплое и тяжелое навалилось на меня. Света в шалаше - только от остывающего жара в костре. Я попытался сесть, но рука, длинная, белая и достаточно сильная, толкнула в грудину и заставила снова лечь.

Волосы висят дикими космами, скулы пылают в красном отсвете костра, глаза ясные и черные - прямо как у Эйнара. Под глазами тени, и резкие складки словно вырезаны по сторонам красной щели рта. Сильная рука пригвоздила меня к ложу, синие вены вздувались под бледной кожей.

Зачарованный, я смотрю, как она, раскачиваясь, склоняется надо мной, пристально глядя мне в глаза.

- Орм, - говорит она, а я не могу шевельнуться. - Я знаю, чего ты ищешь. Я знаю, где эта кузница. Я ходила туда, но была слишком напугана, чтобы зайти внутрь. Потом... этот христианский пес схватил меня. Но я должна вернуться. Отвези меня обратно. Я должна найти дорогу во тьму... в темное место, где - она.

И все кончилось. Всей тяжестью она рухнула на меня - пустая скорлупа, - с глухим стуком, но не выбила дух - как раз напротив. Я обнял ее, обвил руками, голова ее лежала на моей груди, и молот Тора впивался ей в щеку.

Так я и уснул, обнимая ее, - а утром оказалось, что спит она на своем ложе. И я подумал - не приснилось ли мне это, но она проснулась и улыбнулась мне, - и я увидел, что она едва старше меня.

А потом она заговорила.

Я принес ей овсяной каши и воды, а сам отправился к Эйнару и нашел его под навесом; он сидел, скрестив ноги, и приделывал навершие к своему щиту. И все прочие не маялись без дела; я заметил Хринга в челноке напротив устья - он удил рыбу.

Я сел напротив Эйнара и стал ждать. Наконец он, вынув несколько заклепочных гвоздей изо рта под черным водопадом волос, соблаговолил взглянуть на меня.

- Эту женщину зовут Хильд, - сказал я. - Она финка, и ее деревня в двух днях хода по берегу. Ее отца звали Регин, и отца его отца, и так далее до незапамятных времен. Каждого кузнеца звали Регином, а название деревни - Коксальми.

Черные глаза остановились на мне.

- Как ты понимаешь ее?

- Один из воспитанников Гудлейва был финном. Я достаточно научился у него.

Эйнар огладил усы и посмотрел в сторону шалаша.

- Что в этой финке такого особенного?