Дорога на Стрельну (Повесть и рассказы)

- Со всем бы удовольствием, - сказал Ковригин, - но в данный момент не можем. Срочно надо доставить полковое хозяйство.

- Есть идея, - сказал я. - Вы, товарищи, поезжайте, а как разгрузитесь и заправите машину, сюда за мной подскочите. А я, пока вы туда-сюда гоняете, пошурую в библиотеке. Отберу подходящие для нас книги. Отвезем их потом в политотдел.

- А что, верно! Кроме "спасиба", нам за это ничего не скажут, поддержал меня один из красноармейцев.

Женщины вопрошающе смотрели на Ковригина.

- Ладно, - сказал тот. - Оставайся, Данилов. Через полчасика мы за тобой вернемся... Смотри, много не набирай. Трогай, Вася!

Ковригин вскочил на "мою" левую подножку. Вася дал сигнал, и машина укатила. Я помог женщинам увязать книги на возу, пожелал им счастливого пути - и подвода тоже тронулась в путь.

Пулей взлетел я по лестнице на второй этаж и вошел в большой зал, уставленный стеллажами с книгами.

Здесь все было по-прежнему.

Хорошо помню, что в первые минуты я еще отчетливо слышал звуки, доносившиеся с улицы: крики людей, лай собак... Доносились и звуки боя, что шел у реки. Очереди пулеметов слышались то громче, то тише. Где-то совсем близко, в саду за библиотечным зданием, бухнулся снаряд.

Я вошел в пространство между двумя стеллажами и оказался "дома" будто попал в родные стены библиотеки истфака. С корешков книг на меня смотрели такие знакомые имена: Карамзин, Соловьев, Ключевский... А вот и книги моих учителей - академиков Грекова, Струве, Тарле...

Погрузившись в раздумья, навеянные неожиданной встречей с такими знакомыми и такими дорогими мне именами, я то ли перестал обращать внимание на шумы улицы, на звуки поя, доносившиеся от реки, то ли и в самом деле кругом стало тише...

Так или иначе, я спокойно повернулся к стеллажу, что был за моей спиной, и увидел полку, плотно уставленную строем серых корешков, - это были издания серии "Жизнь замечательных людей", начавшей выходить лет за восемь до того, как началась война. Читать имена на корешках было мне в тот момент и радостно, и больно. Радостно - как бывает при встрече на трудном пути со старыми и верными друзьями. Больно - при мысли, что эти книги останутся здесь, что не сегодня-завтра полетят в костер, разожженный фашистами. "Какие они все разные - люди, носившие и прославившие эти имена, - думал я. - Ломоносов и Марк Твен, Марат и Чехов, Байрон и Эдисон, Суворов и Колумб, Пушкин и Амундсен... Вот он - интернационал великих! Какими жалкими выглядят рядом с этими именами всевозможные расовые, националистические, шовинистические "теории" фашистов! Книги об этих людях фашисты сожгут. Все до одной. В том числе книги о великих немцах. В костер полетят и Бетховен, и Гейне, и Гутенберг... Нет! Не бывать этому! - решил я. - Их надо спасти! Каждая из этих книг будет бить по фашизму".

Я решил в несколько приемов отнести "замечательных людей" вниз, к входной двери, и тут же приступил к делу. Втиснув ладони между переплетами и зажав книг двадцать, я осторожно, чтобы не рассыпать, вытянул их с полки. И тут, в образовавшееся "окно", я увидел нечто такое неожиданное, страшное и невозможное, что на какую-то долю секунды оцепенел и замер, еще сильнее сжав книги, легшие мне на грудь.

В следующем проходе между стеллажами, вполоборота к противоположным полкам, стоял немецкий офицер. Он спокойно рассматривал снятую с полки книгу. Прямо перед собой я видел черный околыш его фуражки над темным стриженым затылком. Видел его розовое ухо, дужку роговых очков и белый витой погон лейтенанта.

Немец был погружен в свое занятие и явно не замечал ничего настораживающего.

Подчиняясь какому-то безотчетному инстинкту - сообразить я еще ничего не успел, - я присел и бесшумно опустил книги на пол. Руки мои были теперь свободны. Сидя на корточках и сдерживая дыхание, я расстегнул кобуру и взял в руки пистолет. Вихрь мыслей пронесся в моей голове: "Как попал сюда этот немец? Неужели все наши отошли и немцы заняли город?! Почему я не слышал, как он вошел и подошел к полкам с книгами? И что делать мне теперь?!"

Первым побуждением было воспользоваться своим преимуществом: в моей руке снятый с предохранителя пистолет ТТ, а у "фрица" в руках - книга. Стоит мне вытянуть руку, и я смогу уложить его. А там уж придется каким-нибудь способом пробиваться к своим...

Так я думаю. Но не встаю. Не могу встать. Я боюсь. Не его боюсь, а себя. Я не уверен... вернее, я уверен, что не смогу выстрелить как бы из-за угла в спину человеку, читающему книгу. Я знаю, что обязан это сделать, но не смогу.

...Сделаю здесь небольшое отступление. Напомню, что все это происходило в самые первые месяцы войны. В газетах, правда, уже не раз сообщалось о зверствах фашистов в оккупированных ими странах и в наших городах и деревнях. Но своими глазами наши отступавшие на восток бойцы этих зверств еще не видели. Не видели еще даже в кинохронике. Немало еще было иллюзий вроде: одно дело - фашисты, а другое - солдаты и офицеры вермахта - люди, обманутые фашистской пропагандой, а то и враждебные гитлеровской банде.