Дорога на Царьград

Стойко и Маджаревич приготовили нам и небольшое представление. Театральные элементы присутствовали во многих предыдущих выступлениях Стойко – например, когда он насмешничал с поросячьими ребрышками и ножкой в руке. Но поскольку то софистицированное мучение не вызвало в нас отчаяние, капрал решился разыграть более сложное драматическое действо. Стоя за приоткрытой дверью, гайдуки тихо разговаривали о том, что бы они могли со мной сделать.

– Даже не знаю, какое еще дознание ему учинить… Лучше всего ему сначала поломать на руках пальцы. Или, может, на колесо…

– Где мы найдем колесо? – подал голос надежный и серьезный Маджаревич.

Стойко что-то пробормотал, а потом глубоко вздохнул и медленно, слово за словом, чтобы ясно было слышно, сообщил Маджаревичу, что все-таки вынужден будет меня повесить. Ведь им скоро снова трогаться в путь.

Только на мгновение мое успокоенное тело пронзил страх. Моя ненаглядная посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. К нашему облегчению, Стойко не сумел выдержать роль. Описывая, как хорошо я смажу веревку и как они будут дожидаться под виселицей, пока вороны не начнут мне выклевывать глаза, он ради пущего эффекта устрашения разбавил шепот тяжелыми и громкими вздохами и долгими гласными звуками. Самый короткий катарсис в истории театра.

Так как мучители и сами начали сомневаться в том, что мне известно, где находятся исчезнувшие люди (а между делом они тщательно обыскали все дома и убедились, что в них действительно не осталось ничего, что бы можно было взыскать в уплату), гайдуки предложили мне неожиданное решение – присоединиться к гайдукам. Приближалась война, и, значит, мне дается шанс отличиться в борьбе с неверными.

Это был прежде всего шанс для нас выбраться из гроба. Но не знаю, почему, я вдруг твердо решил, что не сделаю им никаких уступок. Просто не хочу. Я видел, что и моя подруга по несчастью настроена так же, отчего мне было еще легче оставаться последовательным в своем намерении. Хотя мы уже околевали от голода.

Гайдуки наведывались к нам поочередно. Кричали, угрожали, просили, а мы смотрели на них как на скачущие кочаны капусты.

Вероятно, чувствуя наше духовное превосходство, гайдуки начали нам исповедоваться.

Атанацко признался, что много обманывает жену. Стойко поведал нам, что его спина все больше деревенеет. Маджаревич был вынужден признать, что в гайдуцкой организации не все обстоит так гладко, как следовало бы, и что капитаны и обер-капитаны превращаются в настоящих самодуров. А Чабаркапа однажды зашел, чтобы сказать нам, что у него заканчивается табак.

А Стойко даже, чуть не плача, признался, что не может нас отпустить, так как, сделав это, он нарушил бы все правила и, возможно, сам угодил под удар старших по чину. А его по-любому убьют капитаны, если он не привезет им денег. Колары – уже третье покинутое селение на той территории, которую он должен выпотрошить, то есть привести в порядок. К тому же теперь и немцы в курсе нашего дела, и замять его так просто не получится. После всех этих исповедей в нашем временном гробу долго витал запах перегара.

Как бы там ни было, но мы сблизились. Это было и хорошо, и плохо. Гайдуки вернули нам книгу. И дали нам немного еды. Но они привносили столько смрада в наш тесный закуток, что выносить его было невозможно. Можно было подумать, что эти всадники Апокалипсиса никогда не мылись.

Еда для нас уже не имела такого значения, как поначалу. Мы съели совсем немного холодного жаркого, а остаток отложили в сторону.

На третий день нашего затворничества Стойко распахнул дверь и ликующе встал в дверном проеме.

– Я знаю, что делать!

Мы лишь вопросительно посмотрели на него.

– Гербер!

Это не походило на формулу решения сложной проблемы, в которой мы все оказались. Но Стойко был настолько одушевлен, что даже не скрывал своей мотивации.

– Я продам вас Герберу!

Что случилось?.. В Колары из Белграда прибыл в сопровождении двух тяжеловооруженных слуг и любовницы шевалье Готфрид Гербер, родом из Буды. Встреченный немцами со всеми почестями, приличествовавшими такому господину, он пожаловался, что никак не может в этой сербской пустыне найти образованного человека, который бы помог ему сделать одно дело на пути в Царьград.

Присутствовавший при разговоре Стойко отреагировал с рефлексом истинно делового человека. Он сразу же спросил, сколько бы Гербер платил за это. И когда услышал невероятную цифру – пять форинтов в неделю, тут же придумал план. Если бы шевалье Гербер выдал вперед месячную плату в двадцать форинтов, он бы уступил ему одного настоящего грамотея!

Гербер выказал готовность выплатить вперед искомую сумму. И вообще, он – прекрасный господин, очень щедрый. Так что мы можем выйти из своей темницы. Рабы проданы. Бакалейная лавка закрывается для всех.

Я должен был только уступить Стойко свою первую месячную плату, равную не заплаченной мной годовой контрибуции.