Дорога Отчаяния

Трения между Сталиными и Тенебра начались сразу же, едва они обнаружили, что приобрели у земельного агента Бюро Иммиграции и Расселения Венкатачалума — господина Э. П. Венкатачалума — один и тот же земельный надел в идиллическом, райском уголке под названием Дорога Отчаяния. Сейчас господин Э. П. Венкатачалум сидел в комнате с белыми стенами и отвечал на вопросы инспектора Жень Хаопина из Управления полиции Блерио, связанные с обвинением в мошенничестве. Сталины и Тенебра не только купили один и тот же земельный надел (который, к слову сказать, вовсе не принадлежал господину Э. П. Венкатачалуму); на них был забронировано одно и то же купе в ночном поезде, отходящем из Высадки Солнцестояния в 19:19 и делающем остановки в Северном Бенстауне, Энненси, Мурчисонвилле, Нью Энтерпрайзе, на Станции Волламурра и в Дороге Отчаяния. Ни та, ни другая семья не желали уступать. Проводник заперся в своем купе и выкрутил радио на полную громкость. Свои проблемы они должны были решить самостоятельно. В вагоне номер 36 ночного поезда из Высадки Солнцестояния мало кому удалось поспать. Пять человек с багажом пяти человек должны были разместиться в купе, предназначенном для трех человек с багажом трех человек. В первую ночь только маленький Джонни Сталин, трех лет от роду, получил собственную постель. Это произошло из‑за того, что он был пухлый и крайне возбудимый мальчик, способный визжать, визжать и довизжаться до рвоты, не получив собственную постель. Его мать сдалась и впихнула в него три или четыре взрослых дозы снотворного, чтобы он успокоился и стал попокладистей. Джонни Сталин был испорченным, пухлым и крайне возбудимым маленьким наркоманом.

Следующий день прошел в напряженном молчании; наконец, ровно в четырнадцать часов, Гастон Тенебра прочистил горло и предположил, что посменный сон, возможно, был бы неплохой идеей. Он и его жена, Женевьева, могли бы сидеть ночью и спать днем, в то время как Сталины могли бы сидеть днем и спать ночью.

Сперва этот способ урегулирования показался вполне сбалансированным. Затем в силу вступила грубая, жестокая реальность спального вагона. Одну постель приходилось раскладывать, чтобы создать два сидячих места, в результате получалось три тела на две постели. В следующую смену трое сидели, а двое спали в комфорте. Господин и госпожа Сталины ворочались и жаловались в своей узкой постели, маленький Джонни астматически храпел, а Гастон и Женевьева Тенебра вели свои приватные, нежные споры, шепотом выражая ярость и мелко, но агрессивно жестикулируя, пока поезд лязгал, звенел, сдавал назад и разделялся на части, чтобы сформировать новые поезда, и таким образом все ближе подбирался к Дороге Отчаяния.

Неловкий обмен сидячих мест на лежачие утром третьего дня стал формальным началом боевых действий. Женевьева Тенебра обвинила юного Джонни Сталина в подглядывании под юбку, пока она взбиралась на верхнюю полку. Господин Сталин обвинил Гастона Тенебра в копании в его багаже, пока семья Сталиных, как считалось, спала. Гастон Тенебра обвинил господина Сталина в неподобающих заигрываниях с его прелестной женой по дороге в ванную второго класса. Господин Сталин обвинил госпожу Тенебра в жульничестве при игре в безик. Вспыхнули маленькие язычки разгорающейся свары, подобно тому как снежинки предвещают настоящую зиму; и был день четвертый и четвертая ночь.

— Дорога Отчаяния! — вскричал проводник, выбираясь из укрытия и стуча в дверь купе серебряным карандашом. Тук–тук–тук. — Дорога Отчаяния! Стоянка три минуты! — Тук–тук–тук.

Две минуты тридцать секунд царила полная анархия — Сталины и Тенебра поднимались, умывались, одевались, собирали сумки, книги, ценности, пухлых сыновей, толкались, пихались и давились в узких коридорах и узких дверях вагона, пока наконец не вывалились под слабый солнечный свет в семь утра. За все это время они ни разу не взглянули в окно, чтобы узнать, куда их занесло — жаль; возможно, они остались бы в поезде. Но когда они все же взглянули, они увидели:

— Зеленые луга… — сказал господин Сталин.

— Богатые угодья, ждущие плуга, — сказал Гастон Тенебра.

— Воздух, напитанный ароматом миллионов лепестков, — сказала госпожа Сталина.

— Рай на земле, тихий и безмятежный, — сказала Женевьева Тенебра.

Джонни Сталин посмотрел на ослепительно белые саманные стены, запекшуюся красную землю, блистающие солнечные коллекторы и застывшие скелеты насосов. Затем его лицо сморщилось, как выжимая досуха губка, и он изготовился к приступу визга.

— Ма! — взвыл он. — Я не…

Госпожа Сталина отвесила ему оглушительного леща по уху. Он взвыл еще громче, и это послужило сигналом для Сталиных и Тенебра обрушить друг на друга столь яростные инвективы, что они оставляли выжженные следы на ближайших стенах. Джонни Сталин поковылял прочь, чтобы уединиться со своим несчастьем, оставленный без внимания и значит — нелюбимый. Лимаал и Таасмин Манделла, рыщущие в поисках новых развлечений, нашли его сидящим с недовольным видом у главного метанового дигестера.

— Привет, — сказал Лимаал. — Ты новенький.