Дорога в 1000 ли

Иван прислушался к себе. Внутри, похоже, было тихо, спокойно. Если не считать лёгкой щекотки в левом боку, почти под мышкой. Он вспомнил: туда вошёл нож… или это был не нож? Перед ним прямо в воздухе возникло лицо Сяосуна… плотно сжатые губы… ненавидящие глаза… или это был не Сяосун? Иван застонал от невозможности знать правду.

– Что такое? – всполошился доктор. – Где болит? Что болит?

– Погодь, – нахмурился Фёдор. – Сам скажет.

– Ничё не болит, – как можно громче прошептал Иван. – Это… другое.

– Вот и славно, – снова разулыбался доктор. – Другое тоже пройдёт.

– Не мельтеши, – отстранил его Фёдор и обернулся к Насте: – Стул принеси. Иль табуретку.

Настя метнулась из палаты и через минуту принесла две табуретки. Грубоделаные, даже не крашеные. Фёдор хмыкнул, взглянув на них, а доктор поспешил объяснить:

– Лазарет у нас новый, инвентарём не обзавелись. Сами делаем.

– Дак я тому и дивлюсь, что сами ладите. Батю бы моего сюды, он бы вам на все палаты табуреток настрогал.

Фёдор сел возле кровати, предложил вторую табуретку доктору, но тот замахал руками: у меня дела, обход, – и исчез. Табурет взяла Настя и села в изголовье.

Фёдор посмотрел на неё пристальней, Настя покраснела, но не отвернулась, смело взглянула ему в глаза.

Фёдор снова хмыкнул и обратился к сыну:

– Тебе в спину стрельнул китаец, которого ты пожалел.

– Он был похож на Сяосуна, – прошептал Иван.

– На кого?! – удивился отец.

– На брата Цзинь. Невесты моей.

– Цзинька – твоя невеста?! – изумился Фёдор. – Да ты никак рехнулся, парень! Китайчонка – невеста!

– Мы поженимся, когда я вернусь, – прошептал Иван и отвернулся, показывая, что обсуждать этот вопрос не намерен.

Настя вдруг всхлипнула и бросилась из палаты, опрокинув табуретку.

Фёдор посмотрел ей вслед и покачал головой:

– А с Настей чё будет?

– У Насти нет никого, китайцы отца и матушку убили, – горячо зашептал Иван. У него от волнения даже голос временами прорезывался. – Тятя, в дочки её возьми! Она хорошая, очень хорошая!

– Да знаю я, что хорошая, – с досадой сказал Фёдор. – Тебя, беспамятного, она и обихаживала, кровью своей поделилась.

– Как это – кровью поделилась?

– А вот так! Из тебя много вытекло, она дала свою. Токо какая ж она будет сестра? С тебя вона глаз не сводит.

– Это пройдёт. Она ж девчонка ещё, как Еленка.

Помолчали. Иван лежал, закрыв глаза, – отдыхал, а может быть, задремал. Отец смотрел на его похудевшее лицо, обрамлённое рыжим пушком бороды, тихо радовался, что сын остался жив после страшной раны: пуля из китайского пистолета прошила его насквозь, едва не задев сердце и разорвав лёгкие, и вышла в правой подмышке, повредив плечевую кость. Повезло, что в Сунгари нашёлся хирург, который сделал операцию, но Иван потерял много крови, это поставило его на грань жизни и смерти, и хирург предложил переливание.

– Это чё за хреновина? – не на шутку испугался Фёдор.

– Мой учитель Карл Ландштейнер открыл, что кровь у людей не одинакова, и определил три группы крови. Если группы совпадают, кровь можно переливать от одного человека другому.

– Так бери мою. У меня крови много!

– Мою возьмите! – воскликнула Настя, слышавшая разговор. – Моя-то моложе!

– Я проверю по группе и тогда решу.

Доктор взял понемногу крови у Фёдора и Насти в пробирки и ушёл в лабораторию, как проверял – неизвестно, но объявил, что подходят обе.

– Ладно, – сказал Фёдор, – бери Настину. Она, и верно, моложе, а значит, сильнее.

– Теперь вы брат и сестра по крови, – пошутил доктор после переливания, а Настя вдруг заплакала.

– Ты чего, девочка, всё ведь хорошо, – начал он утешать. – Это ведь просто так говорится.

И Настя утешилась. Вытерла слёзы и принялась ухаживать за раненым.

Да уж, сестра, думал Фёдор, но в глубине души затеплилась надежда, что Иван забудет свою китаянку и полюбит эту славную девчушку. Ладно, увезут они её к себе, а там видно будет.

Хотел Фёдор рассказать сыну, как отбили ещё две атаки мятежников и солдат, как амурские казаки гнали их аж десяток вёрст, никого не оставляя в живых, мстя, конечно, и за рану Ивана; как расстреливал Василий Вагранов осаждающих из пушек, захваченных у них же; как по Сунгари пришла войсковая флотилия генерала Сахарова, уничтожившая по берегам реки боксёрские скопления и снявшая блокаду города; как хоронили погибших казаков в братской могиле на Старом железнодорожном кладбище…

Хотел, да не рассказал. Понял, что сыну сейчас не до победных реляций и печали по товарищам: гложет его тоска по китайской девчонке, так гложет, что на русскую, которой только руку протянуть, он и смотреть не хочет. А с китайской теперь ой как сложно будет! Пока Иван лежал в беспамятстве, прочитал Фёдор в сунгарийской газете про осаду Благовещенска и изгнание китайцев. Где оно теперь, семейство Ванов, уцелело ли? И сказать Ивану об этом нельзя – сердце может не выдержать.

Скоро домой, думал Фёдор, там всё и узнаем.

34