Дорога в 1000 ли

– Я не обязана тебе что-то объяснять, – сухо сказала Цыси, – но никто не может сказать, что я наказываю просто из прихоти. Я сама была наложницей и однажды чуть было не лишилась жизни просто из-за подозрения, поэтому напомню тебе о твоих провинностях, которые я слишком долго терпела.

Наложница покорно склонила голову.

– Когда в Пекине появился человек по имени Кан Ювэй, который жаждал приблизиться к императору, ради этого он начал писать повелителю десяти тысяч лет меморандумы с идеями реформ. Трезвомыслящий император показывал меморандумы мне. Идеи Кана были схожи с моими, и я их поддерживала. Они служили преобразованию Китая. Но Кану этого было мало, он стремился стать наставником императора и предложил создать экспертный совет, равный по власти повелителю. То есть фактически отобрать власть. Я должна была его остановить. И тогда он задумал меня убить. Его разоблачили, но он бежал. Ты способствовала сближению Кана с императором, тебя он послушался, когда согласился участвовать в заговоре. Это – государственная измена! Ты должна покончить с собой.

– Нет! Нет! Пощадите! Вы же пощадили императора, пощадили его наставника Вэна Тунхэ, он тоже участвовал в заговоре. Вы два года молчали…

– Линьин! – позвала Цыси. Шевельнулась золотая занавесь, появился главный евнух. – Бросьте её в колодец!

– Не-ет!!!

Но императрица уже вышла из комнаты. Когда Гуансюй осмелился у неё спросить, где его Жемчужная наложница, Цыси ответила с грустной улыбкой:

– Жемчуг случайно упал в уксус и растворился.

Гуансюй побледнел и ничего не сказал. После разгрома заговора, когда императрица изолировала его во дворце на островке посреди озера в Запретном городе, он почти не разговаривал. Может быть, боялся за свою жизнь, а возможно, таким образом робко протестовал. Цыси это мало интересовало.

В простом хлопчатобумажном халате, с завязанными узлом волосами, она тряслась в телеге, а свита, всего около тысячи человек, шла пешком. Все сначала изнывали от жары и дорожной пыли, потом пошёл нескончаемый дождь, дорогу развезло, колёса телег вязли в грязи; по колена в той же грязи брели люди – евнухи и служащие, солдаты императорской гвардии, – все вперемешку, без различия сословий. Неудивительно, что скоро свита стала редеть из-за беглецов.

Двигались на запад, к городу Сиань, до которого две тысячи ли, по разорённой ихэтуанями земле, шли безропотно, даже не мечтая о привычной изысканной еде, довольствуясь просяной кашей и стеблями молодого бамбука. Спали в палатках прямо на земле, на циновках, укрываясь чем попало.

Утром, едва проснувшись, Цыси захотелось пить.

– Линьин, – позвала она, и евнух тут же появился в палатке. – Принеси воды из колодца.

– Не могу, моя госпожа, – неожиданно отказался евнух, однако тут же пояснил: – В колодце плавают отрезанные человеческие головы. Работа ихэтуаней!

Цыси показалось, что евнух упрекнул её в заигрывании с мятежниками, которых одним росчерком пера она превратила в защитников имперских ценностей. В другое время это, наверное, привело бы её в ярость, сейчас же она просто подумала: а разве я заигрываю? Разве я сама не такая же, как они? В своей ненависти к предателям, бывшим друзьям – иностранцам, маньчжурам, китайцам – я не заметила, как вернулась к тому, с чем начинала бороться. Зачем было Жемчужную наложницу бросать в колодец? Можно было просто казнить за измену. Однако слава ихэтуаням! Что сделано – то сделано, и надо идти до конца по своему тернистому пути. И даже в своём нынешнем положении нужно оставаться на высоте.

Она и оставалась. Это признавали все, кому довелось видеть императрицу в столь нелёгкое для неё время.

Через два дня беглецы дошли до небольшого уездного города, воевода которого по имени У Юн, выполнив коутоу, сразу начал жаловаться на ихэтуаней, разоривших город и окрестности. Императрица слушала молча. У Юн счёл её молчание благосклонностью, но стоило ему поднять голову и взглянуть в глаза повелительнице, как он едва не лишился чувств. «Эти глаза пронзили меня насквозь, – признавался он позже. – Я мгновенно понял, что должен разбиться в пух и прах, но выполнить всё, что в моих силах и даже сверх того».

У Юн какими-то неимоверными усилиями организовал для Цыси и её ближайшего круга приличный обед и снабдил вдовствующую императрицу одеждой, оставшейся от матери. Свита впервые увидела свою повелительницу в одежде китаянки.

У Юн обеспечил им и ночлег. Цыси с наслаждением растянулась на мягкой постели под хлопковым покрывалом. Думала, что заснёт мгновенно, а вышло наоборот – снова нахлынули мысли о недавних событиях, которые привели её, сорок лет повелевавшую Поднебесной империей и сотнями миллионов человеческих жизней, сюда, на эту деревянную грубой работы кровать, на эти неглаженые полотняные простыни.