Дорога в 1000 ли

18 июля Сервианов с основной частью отряда прибыл в Благовещенск. Накануне ночью 60 казаков-добровольцев во главе с капитаном Генерального штаба Запольским совершили вылазку с целью рекогносцировки и поиска дорог для движения войск. Отряд захватил 2 орудия, убил около 20 китайцев и, главное, нашёл удобный путь, напротив посёлка Верхне-Благовещенского. Это определило место форсирования. Войсковым группам из Сретенки последовало указание не заходить в город, а сосредоточиваться вблизи предполагаемой переправы.

Первоначально высадка планировалась на 21–22 июля. Но генерал Грибский учёл, что китайцам дата может стать известной, и воспользовался тем, что группа Сервианова явилась на сутки раньше ожидаемого. Штаб сводного Благовещенского отряда подготовил подробный приказ, в котором всем частям, как боевым, так и вспомогательным, предписывались конкретные действия в определённых условиях.

Для пущего отвлечения внимания китайцев от столь масштабной переброски войск от Зеи вверх по Амуру один за другим были пущены пароходы «Михаил», «Гражданин», а затем «Сунгари» и «Селенга». С китайского берега на них обрушился шквал артиллерийского и ружейного огня. Пароходы и благовещенские ложементы отвечали. Завязалась продолжительная дуэль, под прикрытием которой русские войска благополучно переправились на правый берег.

Когда противник заметил появление на своём берегу крупного скопления русских, началась паника. К переправе была брошена колонна солдат с пушками, но её рассеяла батарея из Благовещенска. Лишь одно орудие успело обстрелять наступавшие части, да ещё китайская конница и пехота попытались атаковать с фланга. Конницу перехватила 3-я сотня Амурского казачьего полка, обратив китайцев в беспорядочное бегство. После этого началось общее наступление переправившихся войск.

К полудню 21 июля русские части вошли в опустевший Сахалян и зажгли его.

Первая фаза задуманного штабом Грибского плана была выполнена. Далее открывался путь на Айгун.

Стоило Сахаляну заполыхать, как Благовещенск преобразился. Толпы народа высыпали на берег любоваться огромным пожаром на том берегу. В городском саду собрался духовой оркестр. Открылись магазины и палатки с напитками и закусками. Всюду слышен был смех, весёлые крики и даже нестройное хоровое пение. Городская дума направила депутацию к военному губернатору с выражением признательности за освобождение от «жёлтой опасности», но Константина Николаевича в городе не было – он находился с войсками в Сахаляне.

В доме Саяпиных царила суматоха: Татьяна Михайловна с дочкой и внучкой стряпали праздничный обед. Дед Кузьма ушёл на берег. Хотел взять с собой Чаншуня, но, поразмыслив, от этой затеи отказался: негоже китайскому мальчишке показываться в такое время на глаза русской публике. Обидеть могут, а паренёк и так натерпелся.

Была задумка у сотника Саяпина заглянуть к генералу, поздравить с победой, однако дежурный офицер сообщил по секрету, что хозяин на переправе встречает отряд генерал-майора Ренненкампфа, и вообще рано что-либо праздновать: на пути к Айгуну возле деревни Колушани сконцентрированы большие силы китайцев, там хорошие укрепления, и бой предстоит жестокий.

– Знаете, Кузьма Потапович, – разговорился офицер; он скучал и рад был развлечься, – генерал решил задействовать всех, кто проявил себя во время обороны. Он даже поручику Колонтаевскому… есть такой у сибирских стрелков… разрешил вновь собрать городской добровольческий отряд, чтобы был как бы личный резерв командующего…

Дед слушал вполуха, а потом и вовсе попрощался, поспешил домой, где его ждал, как он резонно предполагал, большой пирог с белыми грибами.

Стол уже был накрыт. Собрались все, кроме Чаншуня, который остался в доме бабушки Тани. Посланная за ним Еленка вернулась ни с чем.

– И – пущай! – сказал дед. – Для него, и верно, какой праздник?

– Для нас – тож, – откликнулась Татьяна Михайловна. – Как вспомню крестницу Евсевию… – Она перекрестилась на красный угол, где на полочке стояла икона Казанской Божьей матери в окружении икон поменьше и висела лампадка.

Следом за ней перекрестились остальные.

– Помянем друзей наших Ванов, – сказал Кузьма, поднимая чарку с настойкой. – Сюймина с Фанфанушкой и детей их, Цзинь и Сяосуна…

– И правнучку нерождённую, – добавила Татьяна. – Или правнука.

Она оглядела удивлённые лица и снова перекрестилась:

– Не знали? В положении была наша крестница. Не довелось ей нас с Кузьмой порадовать.

Все дружно вздохнули, а Арина тихо заплакала.

– Сперва обнимаете, потом убиваете, а теперь ещё и поминаете, – раздался от двери злой мальчишеский голос. – Добрые друзья-соседи!

Первую фразу Чаншунь сказал по-русски, а вторую по-китайски. Наверное, решил, что так будет обидней.

Кузьма поставил невыпитую чарку на стол и поднялся во весь свой немалый рост. Арина попыталась придержать его, но он стряхнул её руку, как случайную стружку.

– Ты, парень, говори, да не заговаривайся, – грозно пророкотал он. – Их я не спас, но тебя-то спасли.