Дорога в Гандольфо

Сэм прочистил горло. Ни о чем другом он и не мог помышлять. Хаукинз взглянул на него, и выражение его лица даже с большой натяжкой нельзя было назвать любезным. На нем отсутствовал какой бы то ни было намек на доброжелательность, которая обычно отличает товарищей по оружию.

— Это ты, говнюк ничтожный, занимаешься этим? С трудом усевшись на кровати, Сэм осторожно потрогал левый глаз, которым он видел довольно плохо.

— Конечно, меня можно назвать и дерьмом, генерал. Но в один прекрасный день я надеюсь доказать вам, что я далеко не такое ничтожество, как вы это предполагаете... Боже мой, до чего же больно!

— Ты хочешь мне что-то доказать? — кивнув на лежавшие перед ним бумаги, цинично усмехнулся Хаукинз. — Зная, кто я? Ты смешной парень, пойми это.

— Ваша манера разговаривать столь же допотопна, как и вы сами, — пробормотал Сэм, поднимаясь с кровати и с трудом сохраняя равновесие. — Вам нравится то, что вы читаете?

— Да это какая-то летопись! По всей видимости, они собираются ставить обо мне еще один фильм!

— Если и так, то только в Ливенуорсе, в тюремной прачечной. Вы ведь слишком лакомый кусочек. — Указав на повешенное на дверь и закрывавшее окошко одеяло, Дивероу поинтересовался: — Это имеет какой-то смысл?

— Да, поскольку смущает их. Восточный ум отличают два ярко выраженных пунктика, которые непосредственно воздействуют на него: смущение и замешательство.

Глаза Хаукинза стали спокойными.

Но то, что он сейчас сказал, удивило Дивероу. Возможно, это была просто его манера выражаться, но не исключено также, что за этими словами скрывалось глубокое знание. В любом случае подобная фразеология оказалась неожиданной.

— Мне кажется, все это бессмысленно. Ведь комната прослушивается, черт побери! Все, что им надо для того, чтобы слышать каждое произнесенное в камере слово, гак это нажать на красную кнопку!

— Ты не прав, солдат, — поднимаясь со своего кресла, ответил Хаукинз. — Если ты, конечно, солдат, а не штатская крыса. Иди сюда.

Хаукинз шагнул к висевшему на двери одеялу и завернул один угол направо, затем другой — налево. На обоих открывшихся взору участках стены находились небольшие отверстия, бросавшиеся в глаза исключительно из-за заткнутой в них мокрой туалетной бумаги. Отпустив оба конца одеяла, Хаукинз указал еще на шесть таких же затычек из все той же туалетной бумаги, по две и каждой стене — вверху и внизу, и усмехнулся своей напоминающей растянутую кожу улыбкой.

— Я изучил эту камеру буквально сантиметр за сантиметром и заткнул все микрофоны, убедившись предварительно в том, что не пропустил ни одного. Да, в хитрости этим обезьянам не откажешь. Один из них они укрепили прямо над моей подушкой, на случай, если я буду разговаривать во сне. И обнаружить его было труднее всего.

Не очень охотно, но Сэм все же кивнул в знак одобрения. И тут же подумал о том, что казалось ему само собой разумеющимся.

— Но если вы заблокировали все микрофоны, они могут прийти в камеру и выгнать нас отсюда. Вы должны это понимать.

— Тебе следовало бы лучше соображать, — возразил генерал. — Электронное оборудование в закрытых помещениях имеет только один выход. Сначала они вообразят, что в системе произошло короткое замыкание на выяснение чего у них уйдет около часа — если они, конечно, не вздумают ломать стены, а попытаются определить повреждение с помощью сенсоров. И данное обстоятельство будет смущать их. Затем, если они поймут, что дело не в короткое замыкании, а в затычках, то придут в замешательство. Помнишь, я говорил о двух пунктиках? Так вот, в течение часа они будут думать над тем, как им вытащить нас куда-нибудь еще, не допустив при этом ошибки. Таким образом, у нас в запасе как минимум два часа. И поэтому постарайся-ка хорошенько объяснить мне все за остающееся в нашем распоряжении время.

Дивероу вполне отчетливо сознавал, что ему просто необходимо «хорошенько объяснить все». Хаукинз был профессионалом, Сэм же не имел пристрастия к противоборству. И не только к физическому, но, как он начинал теперь подозревать, и к умственному.

— Вы не хотели бы услышать что-нибудь о Регине Гринберг? — спросил Сэм, когда генерал замолчал.

— Я читал ваши заметки — пожал тот плечами. — У вас отвратительный почерк.

— Плохой почерк — профессиональное отличие каждого юриста, одно из условий приема в коллегию адвокатов. На машинку же я не хотел отдавать их.

— Я думаю! — усмехнулся генерал. — У тебя тоже полно грязи в мозгах.

— У вас ужасный вкус, генерал.

— Я никогда не обсуждаю своих бывших жен!

— Зато они обсуждали вас! — заметил Сэм.

— Я хорошо знаю девочек. От них вы не получили 1 ничего такого, что можно было бы использовать против меня... Нет, от них вы не получили ничего... да и вес остальное, что вам удалось собрать, не имеет ко мне никакого отношения. |

— Надо ли говорить мне о морали?

— Только в моей, грубой манере. У меня с этикетом плоховато, парень. — Хаукинз вытянул руку и направлении письменного стола. Кисть и вытянутые пальцы ни разу не дрогнули. — Начинай свои объяснения.