Дорога в никуда

– Ах, пожалуйста, не спеши! – возразила мать. – Мы еще обсудим это в кругу семьи…

– Мама, ведь это такая удача!

– Нет уж, извини, – ужасная неудача! Я примирилась с мыслью, что тебе придется работать, давать, например, уроки, но…

– Давать уроки? Какие? Я ведь не музыканта и вообще ничего не знаю. Я невежественна, как чурбан.

– Перестань, пожалуйста. Воспитанная девушка всегда знает достаточно, чтобы учить детей. А ты что придумала? Ты, Роза Револю, будешь продавщицей в какой-то лавке!

– Извини, мамочка, не в «какой-то», а в книжной лавке – это совсем другое дело. Да, Дени, представь себе – поступаю к Шардону.

– К Шардону? У которого мы всегда покупали книги?

Роза была оживлена, полна радостного возбуждения. У Дени шевельнулось смутное чувство досады – чересчур уж она радуется. Его раздражало, оскорбляло это ликование. Он резко сказал, когда вошли в ворота:

– У меня сегодня был Пьер.

– Ах, вот как! – тихо вскрикнула она.

Уже совсем стемнело, и Дени не мог видеть ее лица, но слышал, как дрогнул ее голос.

– Говорил он что-нибудь о Робере?

Дени буркнул: «Нет», – и с наслаждением вдохнул сырой воздух.

Как только вошли в прихожую, мадам Револю заявила:

– Мы ничего не можем решить, пока не посоветуемся с Жюльеном, он – глава семьи.

Роза, не удержавшись, воскликнула с юной запальчивостью:

– Я не обязана советоваться с Жюльеном, как мне зарабатывать для него кусок хлеба!

Мять возмущенно вскинула голову: «Роза!» – и суровым тоном добавила:

– Он твой старший брат; этого, кажется, достаточно. А кроме того, он болен, тяжело болен.

– Верно, мамочка, верно!.. Ну что ж, сходим к нему, только сейчас же. Завтра я должна дать ответ Шардону.

Печей в доме не топили. «Эта лестница – сущий ледник!» – вздыхала мадам Револю. Она поднималась первая, держа в руке лампу; за ней шла дочь, а Дени замыкал шествие. На стене плясали три тени, срезанные ступенями лестницы. На площадке мадам Револю остановилась.

– Подождите, я пойду посмотрю, не спит ли Жюльен, – сказала она, передавая лампу Розетте.

Дени внимательно смотрел на сестру; только в эту минуту он заметил, как она переменилась. Все несчастья последних недель, словно удары молота, по-новому перековали ее лицо: ни одной детской черточки не осталось в нем; темные круги легли под глазами, тень подчеркивала впадины исхудалых щек; нос заострился и словно вытянулся, что совсем ее не красило. Изящные хрупкие плечи стали худыми, угловатыми. У Дени сжалось сердце. А ведь для того, чтобы это страдальческое личико озарилось радостью, достаточно было шепнуть: «Пьер приезжал поговорить со мной о Робере и о тебе…» Вернулась мать и поманила их рукой, приглашая войти в комнату.

Из полуотворенной двери поползло облако сизого дыма, запахло табаком. Жюльен чуть-чуть высунул голову из-под зеленого пухового одеяла, выстеганного крупными клетками; голова была узкая, костлявая, как у облезлой птицы.

Болезнь, которой он вначале только прикрывался, теперь действительно завладела им. Созданное им для себя убежище замкнулось и стало темницей. В его тоске уже ничего не было притворного, он и в самом деле страдал атрофией воли и не мог принудить себя к самым простым действиям. Он заявлял, что хочет уйти от жизни, а жизнь сама уходила от него. Как только Розетта увидела брата, ей стало стыдно тех резких слов, которые недавно вырвались у нее. Она с жалостью глядела на брата и без всякого отвращения погладила его волосатую руку, торчавшую из обшлага рубашки.

– Сегодня чудесная погода, Жюльен. Солнышко грело совсем по-весеннему. Если б ты знал, как хорошо! Право, вот, кажется, все уж потеряно, и вдруг видишь, что у тебя все осталось. И солнечный свет, и деревья, и улицы, и люди…

Жюльен отвернулся к стене и заворчал:

– Отстаньте вы от меня… Не говорите. Не смейте со мной говорить.

Мать старалась успокоить его:

– Дорогой мой мальчик, мы сейчас уйдем, не будем мешать тебе. Мы хотели только спросить твое мнение.

– Нет, нет!.. Не надо! – закричал Жюльен. – Не хочу ничего знать… Никаких мнений у меня нет!..

– Да тут не о делах речь… Просто мы хотели спросить твоего совета – ты же старший сын. Кому же, как не тебе, решать, можно ли Розе поступить на то место, которое ей предлагают, – к Шардону, в книжную лавку…

– Пусть делает, что хочет, – забормотал Жюльен. – Все погибло. А раз все погибло, так чего уж теперь…

– Послушай, Жюльен, – сказала Роза, – ты, наверно, удивишься, но я ужасно рада… Знаешь, меня просто восхищает мысль, что я буду работать, стану одной из тех девушек, которые гурьбой высыпают на улицы, когда закрываются магазины… Начнется новая жизнь. Значит, у меня будут две жизни… была одна, а теперь другая. А что, если б и ты тоже… Стоит тебе захотеть…

Жюльен перестал слушать и умоляюще захныкал:

– Пощадите меня, оставьте меня, уходите… За что вы меня мучаете?

И он натянул на голову одеяло. Мать сказала тихонько:

– Тут слова ничем не помогут, Роза. Замолчи, ты только его утомляешь. Ты же видишь, он затыкает себе уши. Ступайте. Пообедайте без меня, мне не хочется есть. Я побуду тут.