Дорога великанов

Следующие сеансы прошли так, словно всё главное было сказано. Тем не менее мы продолжали раскручивать историю. Дока интересовало мое отношение к младшей сестре. С ней мы играли в странные игры. Старое парикмахерское кресло, оказавшееся в доме непонятно зачем, служило нам электрическим стулом. По очереди мы привязывали друг друга проводом за запястья. В качестве пульта управления мы использовали трансформатор с переключателем, который выкопали из папиных вещей. С его помощью мы пускали ток и постепенно увеличивали мощность. Всего было шесть отметок. На максимальной наших пыток не выдержал бы и крупный рогатый скот. Мы тестировали свою устойчивость к боли. Стоило матери раскрыть какую-нибудь нашу шалость – мы казнили друг друга на электрическом стуле. Обнаружение головы котенка обошлось мне дороже всего. Мы с сестрой оба знали, что на шестерке я могу не выдержать. Однако любопытство сильнее разума. Я сел на стул, сестра аккуратно привязала мне руки. Я чувствовал: она упивается пыткой. Сознание я потерял в первые же секунды. Сестра испугалась и побежала за матерью, которая принимала копов: ей причитались санкции за вождение в пьяном виде. Мать неспешно спустилась вниз и, увидев, что я очнулся, пообещала наказать меня. Однако к тому моменту я пережил казнь на электрическом стуле – чего же еще мне было бояться?

Мать быстро забыла о злосчастной игре: видимо, электрический стул ее не впечатлил. Она переживала за свои водительские права. Штраф оказался крупным, и мать боялась за репутацию: ведь она всегда работала над имиджем добропорядочной дисциплинированной женщины.

21

От сеанса к сеансу Лейтнер всё больше в меня верил. Он даже собрал комиссию, чтобы мне снова позволили учиться. Я приготовился отвечать на вопросы, однако так ни одного и не дождался. Отчет Лейтнера полностью удовлетворил слушателей. Они хотели знать, есть ли шанс, что я применю силу в общении со школьными товарищами. Они чувствовали огромную ответственность. Представьте, что комиссия одобрила бы идею Лейтнера, а затем я вернулся бы в класс и перебил бы с десяток учеников, чем-нибудь мне не угодивших. Однако Лейтнер заявил со всей уверенностью:

– Эл Кеннер совершил убийство, находясь в состоянии аффекта, который был вызван серьезными семейными проблемами. Нет причин полагать, что вне семейного контекста у моего пациента может возникнуть желание кого-то убить.

Эксперты задали вопрос насчет моей параноидальной шизофрении.

– Не думаю, что случай Эла Кеннера можно классифицировать: на него трудно навесить ярлык. Я считаю, что мой пациент таким жутким образом отреагировал на весьма деструктивное влияние семьи. Он защищал себя, защищал от психоза. Однако он не безумен: он обладает удивительным интеллектом – и он останется здесь до тех пор, пока не отучится убивать. Я действительно уверен в том, что, помимо родственников, опасность от Эла Кеннера никому не грозит. Я работаю над его случаем уже несколько месяцев и не вижу оснований считать своего пациента шизофреником. Он не бредит, не выстраивает вокруг себя воображаемый мир. Он мальчик, твердо стоящий на ногах, способный анализировать обстоятельства реальности и собственные поступки. Что касается паранойи, мой пациент с недоверием относится к родственникам, но, учитывая, насколько враждебно они вели себя с ним с самого его рождения, это объяснимо. Паранойи как таковой я не наблюдаю.

В жизни есть два способа быть осторожным: либо действовать осторожно, либо не действовать никак. Я видел, что эксперты склоняются ко второму. Однако Лейтнер настоял на необходимости моей реинтеграции в общественную жизнь.

– Кеннер не ходит в школу уже около восьми месяцев. Мы больше не можем запрещать ему учиться. Мы не можем позволить столь высокоразвитому интеллекту погибнуть. Интеллект нуждается в соответствующей среде. Если вы оставите этого парня в прачечной, он скоро станет начальником прачечной, я вам гарантирую. Не забывайте о том, что ему всего шестнадцать лет. Больница пошла ему на пользу в том смысле, что он проанализировал ситуацию и вывел себя самого на чистую воду. Но мы рискуем войти в такую фазу, когда затворничество может стать опасным для мальчика, и тогда негативное воздействие больницы непременно скажется. Признаюсь вам: если бы всё зависело от меня, я освободил бы Эла Кеннера в ближайшие шесть месяцев, но с одним строгим условием – не видеться с семьей.

– Или с теми, кто остался от этой семьи, – съязвил эксперт, пристально глядевший на меня с самого начала заседания.

– …а главное – не видеться с матерью, – продолжил Лейтнер. – Что бы ни случилось, я уверен: мой пациент больше никогда не должен видеть свою мать. Никогда.

– Но сейчас вопрос не в этом, Лейтнер, – заметил один из членов комиссии, пожилой человек, похожий на восточного мудреца.

– Можете ли вы подписать бумагу и поручиться за то, что молодой человек больше не опасен? – спросил один из экспертов, которого я дважды поймал с поличным, когда тот дремал во время заседания. Проснулся он лишь для того, чтобы подвести итог.