Дорога великанов

Моя сестра работала в «Кей-марте»[45] и собиралась замуж за своего коллегу. Но не просто за «какого-то там» коллегу, разумеется, а за такого, в чье успешное профессиональное будущее моя мать свято верила. Его дважды назвали лучшим сотрудником года и вскоре должны были отправить в Калифорнию заместителем директора то ли по закупкам, то ли еще по чему-нибудь в этом роде. Видимо, на своей сексуальности парень поставил крест, раз согласился всю оставшуюся жизнь трахать мою сестру. Мать воспользовалась случаем, чтобы наложить кучу на отца и заявить, будто ее друг-полицейский (нет у нее никаких друзей!) провел расследование и не обнаружил следов отца в нашем штате. Мать писала: мол, она понимает, почему отец бросил сына, больного на всю голову преступника, но почему он оставил дочерей – этого она понять не могла. Подробностей о свадьбе с безвестным сантехником из Монтаны меня не удостоили. Да и как сантехник из Монтаны может быть известным?

Мать также писала о том, что, если ее зятя отправят в Калифорнию, она, несомненно, тоже переедет, поскольку ей надоел климат Монтаны и менталитет жителей (то есть ее собственный менталитет), к тому же она ни разу в жизни не покидала штат. Судя по всему, она не горела желанием встретиться со мной и сообщала, что администрация больницы намерена оставить меня еще года на три-четыре, чего, с ее точки зрения, недостаточно. Она признавалась, что мое поведение удивило ее, однако, вспомнив прошлое, она поняла, откуда растут ноги. Откуда же? Она не объясняла. Наверное, речь опять шла о бедном котике.

Письмо сопровождал постскриптум. Мать спрашивала, сожалею ли я, но не о том, что убил, а о том, что опозорил честную и добродетельную семью. Она также хотела знать, как я собираюсь восстановить нашу репутацию, и заявляла, что считает меня не больным, а злым. Эксперты, признавшие меня безответственным, с ее точки зрения, ошиблись: ведь я не психопат, а всего-навсего воплощение зла. Мать писала, что изгнание беса подошло бы в моем случае лучше, чем психотерапия, и радовалась, что ей не прислали официального уведомления о моем заключении. Иначе я опозорил бы ее навек. Она вспоминала о том, как предупреждала отца: мол, его воспитание сделает из меня урода, я дьявольское отродье, и в подвале меня стоит держать как можно дольше.

Свое имя мать вывела крупными буквами: Корнелл Патерсон. Видимо, Патерсон – фамилия ее нового мужа. Она взяла его фамилию, чтобы избавиться от Кеннера.

24

За прошедшие месяцы я успел пообщаться только со Стаффордом. Он сам сделал первый шаг, почувствовав, что мы с ним одного интеллектуального уровня, хотя я был и младше, и хуже образован, и менее культурен; Стаффорд казался мне аристократом. Когда-то он преподавал литературу в одном из крупных университетов на западном побережье. Его арестовали за изнасилование одиннадцати студенток и убийство последней. Он не любил рассказывать о прошлом, был о себе весьма высокого мнения и утверждал, что студентки его обожали. Его обаяние, знания, внешность – всё это привлекало особ женского и мужского пола, которые, впрочем, никогда его не интересовали. Соблазнению он предпочитал насилие. Он знал, что я охотник. Я хвастался, что стрелял лосей и оленей, хотя на самом деле убивал лишь кроликов и кротов. Стаффорд придумал такую метафору:

– Мясо животного, которого выслеживаешь часами, вкуснее того, которое достаешь из холодильника в супермаркете.

Он считал, что насиловать студенток менее опасно для карьеры, чем соблазнять. Если бы он их соблазнял, они бы сплетничали об этом с подружками, и в итоге его бы уволили. Изнасилование намного безопаснее, поскольку зависит лишь от преступника. А впрочем, его ни разу не поймали. Он сам себя выдал, когда убил девушку. Он утверждал, что убил ее случайно, закрыв ей рукой рот и нос, когда она закричала. Он страшно гордился тем, что поимел стольких девушек и ни одна не кричала. Он вламывался к ним в дома, а затем убеждал в необходимости полового акта – безо всякой жестокости. Он никогда не кончал в них, говоря:

– Они этого не заслуживают, тут речь не о животном инстинкте, а о власти совершенно другого порядка.

Черт возьми, парень искренне полагал, что его сперма – святая вода! Следы он заметал отлично, и его никогда не подозревали. Он сам сдался полиции, поскольку не хотел убивать и чувствовал ответственность за свой поступок. Комиссия психиатров-экспертов единогласно признала его невменяемым. Он провел в больнице лет десять – это Лейтнер мне рассказал, хоть Стаффорд и не был его пациентом. Док утверждал, что за десять лет Стаффорд не продвинулся в своем лечении ни на шаг – он изо всех сил старался противостоять врачам. Стремился доказать свое превосходство над терапевтом.