Дорога великанов

Вскоре я рассказал доку о своем отце, о его службе в спецвойсках, и таким образом быстро добился к себе доверия. Я стремительно реализовывал план. К счастью, Лейтнер оставил очень мало записей обо мне. Зато сохранились отчеты – в частности тот, благодаря которому мне позволили вернуться в школу. Я знал, что новый док хочет подогнать мой случай под определенную схему, а затем получить подтверждение моего выздоровления, поэтому я ни словом не обмолвился о своих фантазиях и дурных мыслях.

За несколько месяцев я проглотил множество книг по психиатрии. Уэлтона впечатляли мои знания. Он даже взял меня к себе ассистентом, чтобы тестировать больных. Мне это не нравилось. Не знаю зачем, но я отпустил усы, как у Уэлтона, – он был тронут.

Я сказал ему, что, убивая бабушку, чувствовал такую же ответственность, какую чувствует солдат, защищая свою семью. Док, разумеется, оценил мое заявление: ведь до того как стать врачом, он служил в армии – я сразу догадался. Жаль только, что Уэлтон проявил крайнюю неуверенность в себе и решил подвергнуть меня шоковой терапии. Он даже точно не знал, необходима ли она, но хотел устроить мне электрошок для профилактики. Может, он считал, что таким способом повлияет на мозговые волны. Я вспомнил об электрическом стуле своего детства, однако ничего не сказал. Мне дали мощное седативное средство, а затем взгрели, как лабораторную крысу. Один из эффектов шоковой терапии заключается в том, что пациент забывает ощущение от электрошока. После десятой процедуры Уэлтон решил: во мне достаточно электричества, чтобы осветить все дома Америки, и сеансы прекратились.

26

Всегда говорят, что авиакатастрофа – это совпадение нескольких факторов. Совпадение возможно лишь в определенных условиях. В моем случае – больнице не хватало мест, поэтому меня вытурили. Многие парни, вернувшиеся из Вьетнама, страдали серьезными психическими отклонениями. Каждый день в приемный покой привозили людей в бреду и с галлюцинациями. Некоторые, привыкшие к насилию на войне, просто не могли остановиться. Некоторые повредили себе мозг убойными дозами ЛСД.

Я хорошо учился и мог поступить в университет. Если бы я играл в баскетбол, мои шансы были бы еще выше. Однако я никогда не занимался спортом, не любил бегать и, подобно любому великану, отличался крайней неловкостью. К тому же во время медицинского осмотра обнаружилось, что колени у меня образуют букву Х, когда я держу ноги вместе, и мне грозят ранние проблемы с суставами. Мне посоветовали похудеть, сочли, что сто тридцать килограммов – слишком большой вес даже для моего роста.

Между решением выписать меня из больницы и моим выходом на свободу прошло два месяца. Врачи пытались отыскать моего отца. Однако он исчез и каким-то образом уничтожил все данные о себе. Понадобилось время, чтобы найти мою мать. Она переехала из Монтаны в Калифорнию и работала секретаршей в университете Санта-Круса на юге Сан-Франциско. В моей выписке черным по белому значилось, что я не должен снова жить с матерью, но отпустить меня одного не представляется возможным. Мать согласилась встретить меня и затем отправить на все четыре стороны. Сотруднику службы пробации через три месяца велели проверить, не остался ли я с матерью.

27

Когда я увидел мать в холле, мне захотелось развернуться и уйти. За четыре года она очень ссутулилась. Она всегда больше напоминала куотербэка[48]

, чем домохозяйку, однако новые очки сделали из нее бизнес-леди. Она, конечно, постарела, но раньше я не особенно к ней приглядывался, так что не знаю насколько. Ее облик меня по-прежнему пугал. Жалость в ее взгляде заставила меня почувствовать собственную ничтожность, словно я какая-то картофельная очистка, налипшая на ее туфли.

Не сказав ни слова, она погрузилась в чтение моей выписки, несколько раз перечитала пункты, которые касались ее ответственности, и минут сорок пять уточняла детали. Всё это время я провел как во сне. Реальность вызывала у меня головокружение, облик матери – тошноту. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Хотел вернуться в комнату, но мать подписала последнюю бумагу. Мы покинули больницу, она шла впереди. Свет ослепил меня, хуже, чем в день моего рождения. Я смотрел по сторонам и видел изогнутые спины полей и горизонт. Бледно-голубое небо бликами отражалось на асфальте. Я вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, и мне захотелось броситься прочь. Я подумал, что мог бы украсть у матери ключи от машины, уехать без нее, но меня тогда сразу вернули бы в больницу, а я собирался насладиться воздухом свободы.

Я сел рядом с матерью. Она молча завела автомобиль. Но как только мы выехали на дорогу, она буквально взорвалась:

– Что ты им сказал?

Я держал себя в руках.

– Это бессмысленный вопрос. За четыре года мы много о чем успели поговорить.

Она барабанила пальцами по рулю, но этого, кажется, было недостаточно. Она грохнула по рулю кулаком, словно молотком.