Дорога великанов

Я оказался на этаже в одиночестве: нога не позволяла мне активно пользоваться лестницей. В течение полутора месяцев, пока я выздоравливал, мать приносила мне еду и оставляла перед дверью, но никогда со мной не заговаривала. Порой, когда считала нужным, она также заносила мне рулон туалетной бумаги. Иногда я ждал ее на лестнице, стоя на костылях. Я смотрел, как мать поднимается, красная, запыхавшаяся.

– Кажется, будто алкоголь разрушает не печень, а кожу. Кожу лица в особенности.

– Заткнись, Эл, а то подохнешь у меня от голода.

– Ты ведешь себя хуже, чем охранники в психушке. Почему ты никогда не заходишь ко мне поговорить?

Она замерла от удивления.

– Потому что мне нечего тебе сказать. Я говорила о твоем поведении с молодым профессором психологии из нашего университета, но я не сказала, что говорю о своем сыне. И знаешь, Эл, он четко выразил свою точку зрения. – Она понизила голос, чтобы не сообщать ценную информацию соседям. – Он считает, что ты скрытый гомосексуалист, Эл. – И еще понизив голос: – Черт возьми, Эл, я говорила твоему отцу, что его воспитание до добра не доведет. Он меня не слушал. И где он теперь? Скажи!

Я великодушно промолчал, а затем произнес:

– С ориентацией у меня всё в порядке. Кстати, я женюсь, если ты не знала.

Мать развернулась, чтобы спуститься вниз:

– Можешь жениться, сколько угодно. Готова поспорить: ты к ней не прикоснешься.

Впрочем, на секунду мать остановилась и полюбопытствовала:

– Что за девушка?

– Дочь главы уголовного розыска Санта-Круса.

– Он знает о твоих подвигах?

– Нет, но с меня почти сняли все обвинения.

Мать тут же оценила, какое оружие ей вручили:

– Будешь меня доставать дальше – я расскажу твоему будущему тестю, каким примерным сынком ты был.

И, довольная, спустилась по лестнице.

Я хлопнул дверью так, что наверняка перебудил весь квартал. Я сел на кровать в единственной обставленной комнате на всём этаже: на другие у матери денег не нашлось. Я чувствовал себя ужасно: не мог дышать. Я попытался себя успокоить и вспомнить, хотел ли я когда-нибудь мужчину. Насколько я себя помнил, я не пылал страстью к мужчинам – никогда. А затем у меня случилась галлюцинация: пол, потолок и стены словно смыкались вокруг меня. Ночь я провел в прострации. Утром, перед своим уходом в университет, в знак примирения мать бросила у моей двери газету. Я проснулся в позе зародыша, в одежде.

Я не успел толком прочесть статью о Вьетнаме и о теории домино, а также о том, что коммунизмом вскоре заразится Азия и все прочие страны. Черт возьми, всё бы отдал – только бы меня отправили во Вьетнам! Уверен, там бы я пригодился. На первой странице газеты была напечатана фотография крайне смущенного Дигана перед толпой журналистов. На обочине песчаной дороги нашли убитыми молодую пару странников. Каждому прострелили голову пулей, какими в Африке охотятся на слонов. Девушке выпустили кишки. Записки на сей раз не оставили. Тогда в этой местности внезапная смерть не была диковинкой.

Позже я вспоминал об эстуариях, где смешивалась морская и речная вода[75]. Акулы там регулярно срывались с цепи и, словно обезумев, глотали всех подряд. В самом начале семидесятых Калифорнию поразил «синдром эстуария». Я анализирую ситуацию по-своему. Мы – дети войны. Наши отцы сильно натерпелись и в Тихом океане[76]

, и в Европе. Люди пытались прийти в себя, замаскировать страх и боль материальными благами. Однако традиционные семьи часто превращались для своих отпрысков в настоящее адово пекло. Мы видели по телевизору резню в Индокитае; молодые люди не знали, куда им деться, как им жить дальше. Многие нашли освобождение в массовых убийствах – как будто одного убийства недостаточно.

Диган интересовался мною через Венди. По ее словам, он продолжал прекрасно ко мне относиться, хоть и не понимал, зачем я рванул ночью на север и свернул себе шею. Венди приехать ко мне не могла. Машины у нее не было, а, учитывая обстоятельства, автостопом ездить не рекомендовалось. Я радовался, что Венди не приезжает. Иначе пришлось бы объяснять, почему мать не хочет ее видеть. Например, потому, что якобы не хочет слышать, как я развратничаю в ее доме, этажом выше ее собственной спальни. Бред.

Почти каждый вечер мать принимала у себя Салли Энфилд, и та часто оставалась на ночь. Обе стали неразлучны. Мать испытывала необходимость в дружеской болтовне – но только не со мной. Алкоголь делал ее более словоохотливой, Салли в основном кивала и поддакивала; все разговоры я слышал сквозь пол.

– Я знаю, почему у меня проблемы с мужчинами, Салли.

– Тебе повезло, что ты это знаешь.

– Первый муж меня очень разочаровал. Он имел глупость верить в то, что я навсегда останусь женой электрика. У него совсем не было амбиций, Салли. Ничтожная, но спокойная работа, пиво с друзьями по вечерам и… всё… Я мечтала не о такой жизни. Учитывая, что парень изначально завлек меня, представившись героем войны. Должна признаться, мужское достоинство у него было крохотное.