Дорогая Эмми Блю

– Но он жил во Франции. В Бретани, – я вновь начинаю нервничать. Элиот медленно кивает.

– И всё-таки спроси, хорошо?

Я смотрю на дом. Маленький. Грязноватый, но уютный. Кремовые шторы на окнах приспущены, в вазе на подоконнике стоят большие горчично-желтые подсолнухи.

– Думаешь, постучать?

Элиот вновь кивает.

– Конечно. Мой опыт подсказывает, что большинство людей – милые и хотят помочь.

Именно эта мысль, с которой, думаю, многие бы не согласились, придаёт мне смелости дёрнуть ручку пассажирской двери. Она с писком распахивается. Я смотрю на дом, потом через плечо – на Элиота, который спокойно наблюдает за мной, опираясь рукой на руль.

– Элиот… Ты…

– Пойти с тобой?

Киваю.

– Не вопрос, – Элиот улыбается.

Мы вместе идём по тропинке, Элиот – на шаг впереди меня, держит руки в карманах, шагает так уверенно, словно направляется в бар, где был сотню раз. Прежде чем успею передумать, я с силой вдавливаю палец в звонок возле двери, и он визжит, как старый телефон. В доме заливается лаем собака. И я понимаю: я не знаю, что сказать. Не знаю, как сформулировать. Не знаю, что спросить, даже как спросить, и мои ладони тут же вспотели.

– Иду я, иду, старый ты болван, – говорит голос из-за двери. Звенят ключи. По голосу я понимаю, что хозяину лет шестьдесят, а то и больше. Он шотландец. У него заметный акцент.

Дверь распахивается. В проёме появляется мужчина. Имя вылетает у меня изо рта раньше, чем я успеваю как следует разглядеть лицо.

– Марв?

Шотландец Марв смотрит на меня. Его светлые волосы стали жемчужно-седыми, живот – ещё круглее, но это он – улыбчивый, терпеливый мужчина, который приносил мне комиксы и шоколадные монетки, когда Дэн уходил на работу. Который играл со мной в «Змейки-лесенки» и собирал ракушки на пляже в свои руки, огромные, как лопаты. Марв переводит взгляд на Элиота, потом снова на меня.

– Да, – говорит он, – я Марв.

– Я… я… – растягиваю губы в неловкой улыбке. – Это я.

Марв недоумённо смотрит на меня, и я понимаю, что, хотя сам он почти не изменился, меня он в последний раз видел восьмилетней. Я смеюсь, краснея от смущения.

– Простите, прошло столько лет… Я Эмми. Эммелина.

Марв не отрывает от меня глаз, чуть приоткрыв рот.

– Эммелина Блю, – уточняю я. – Дочь Кэтрин.

Он продолжает смотреть, а я продолжаю болтать, но понимаю: он помнит, кто я такая. Он просто переваривает услышанное. Его щёки краснеют. Он подбирает слова.

– Кэтрин, которая жила с Дэном. Дэном Уолшем. Двадцать лет назад… нет, кажется, двадцать два…

Его лицо. Лицо Марва не расплывается в улыбке, не меняет выражения на удивлённое или сконфуженное. Он просто глазеет на меня, и его румяные щёки с каждой секундой становятся всё бледнее.

Да уж. Может, он думает – учитывая отношения мамы с Дэном в последние месяцы – что я принесла ему проблемы? Их разрыв был резким и нелепым. Мама постоянно кричала на Дэна, а он терпел, стиснув зубы. Марв, как друг Дэна, вполне возможно, был обеспокоен. Он не хочет, чтобы его или его друга втягивали в драмы Кэтрин Блю.

– Я здесь не из-за мамы, – выпаливаю я. – Я не хочу никаких проблем. Мне просто нужно кое-что вам показать, может быть, вы сможете мне помочь.

Он кивает. Один раз. Вот и всё, что мне от него нужно. Он по-прежнему не закрывает рта. Я достаю из сумки пакет с открытками.

– Мама прислала мне вот это.

Элиот смотрит на Марва, встаёт у меня за спиной, скрещивает руки на груди, выпрямляет спину. Марв неохотно берёт пакет.

– Это открытки, – говорю я. – Поздравительные, в честь дня рождения.

Он по-прежнему, не отрываясь, смотрит на меня. Уголки его глаз опущены.

– С вашим адресом… – моё сердце осознаёт быстрее, чем мозг. Я чувствую резкую боль в груди. Во рту пересыхает, и слова не идут. Почему он молчал? Почему не сказал ни слова?

– Прости меня, – говорит он.

– П-простить?

Марв смотрит на меня, его грудь тяжело поднимается и опускается, как после бега. Он переводит взгляд на Элиота, будто ища поддержки. Но Элиот наблюдает за мной, молчаливый, спокойный. Ждёт.

– Прости меня, – повторяет Марв. – Да, это я. Но… – он прокашливается, сглатывает. – Я не могу. Я правда не могу. У меня семья. Они не… они не знают.

Я всё понимаю, глядя на него. Его глаза затуманиваются, руки тянутся ко мне, будто он хочет до меня дотронуться, но делает над собой усилие.

– Нет. Я не могу. Прости меня, – Марв закрывает дверь. Я слышу щелчок задвижки.

Элиот смотрит на меня не моргая.

– Эмми, – говорит он, – ты…

Я поворачиваюсь и ухожу, сначала шаткими, неуклюжими шагами, потом перехожу на бег. Я не могу здесь стоять. Не могу стоять здесь, возле его дома. Не могу здесь находиться.

Я слышу, как собака снова лает за закрытой дверью, слышу топот ног Элиота, бегущего ко мне по бетонной дорожке. Я не плачу, пока не сажусь в машину, потому что мне кажется, что он наблюдает за нами из дома. Мне кажется, он отчаянно хочет, чтобы мы скорее уехали, пока не явилась его семья.

Дверь машины захлопывается за мной. Рука Элиота мягко касается моей руки. Я пытаюсь выдавить из себя хоть слово, сказать ему, чтобы заводил мотор, но слова застревают в горле, слёзы мешают говорить.