Дорогая Эмми Блю

Но эта мысль была невыносима. Я могла бы никогда не оказаться в том кабинете. Никогда не стать «девчонкой, которая….» Которая сама виновата, утверждали многие, что на неё навалились всем телом, разорвали на ней платье, когда она пыталась вырваться. А потом мне вспомнился девятнадцатый день рождения. И мне просто захотелось остаться одной. Чтобы рядом не было никого, даже Элиота. Потому что он был таким же, как все остальные, и слова, сказанные на той давней вечеринке, это доказали. Он был одним из тех, кто меня морально уничтожил, пусть даже сам того не желая.

– Эй, – спрашивает Лукас, – всё в порядке, Эм?

– Всё нормально. Я просто устала.

Лукас всё понимает. Он всегда всё понимает, когда я не хочу отвечать на его вопросы.

– Послушай, – он сглатывает, – мне правда очень жаль, что так получилось в этом баре. Том тебе писал…

Том. Он думает, дело в Томе. Он думает, дело в баре. Если бы он только был прав…

– И звонил, – говорю я. – И несколько раз извинился. Всё хорошо. Надеюсь, этот опыт его чему-то научит.

Лукас кивает.

– Мари сказала, ты прислала ей шикарные фото осветительных приборов для банкетного зала.

– Да, наткнулась, когда гуглила мальчишники и вот это всё…

Лукас улыбается, опускает глаза.

– Спасибо тебе, Эмми. Ты так нам помогаешь. Ты – я не знаю, блин, ты просто мечта! Без тебя бы я не справился. У меня от всего этого включился синдром самозванца[20], но ты… Ты меня так поддерживаешь. Я знаю, что могу на тебя положиться. Всегда.

– Кто-то же должен тебя поддерживать, – говорю я, понимая, что вру, потому что я уж точно ненадежная. Тем более сегодня. Тем более после вчерашнего. Я вспоминаю лицо Луизы, когда мы с Элиотом вернулись домой. Она вопросительно посмотрела на него, как бы желая понять, не он ли причина моих слёз, но ничего не сказала. Она просто смотрела, как мы поднимаемся по лестнице, как Элиот машет ей рукой. Всю ночь под одеялом меня трясло. Меня часто трясло, когда я была подростком, а мама уезжала чёрт знает куда, и теперь меня вновь накрыло это чувство абсолютного одиночества. Я даже не стала слушать музыку, как обычно перед сном, потому что оно напомнило бы мне рок-баллады, которые присылал мне Лукас. «Потому что твой папа, может быть, играл в Kiss».

Лукас болтает о работе, о том, как какой-то тип, который никогда с ним не разговаривал, теперь набивается ему в друзья, когда узнал, где будет проходить девчишник, и о родителях Мари, которые, кажется, гадят банковскими чеками.

– Люк, – перебиваю я. Он умолкает, приподнимает брови.

– Да?

Я смотрю на него, и слова застревают в горле. Почему я не могу ему рассказать? Почему не могу положиться на него, как обычно?

– Я… вчера вечером…

Он внезапно отворачивается к окну, и я слышу стук костяшек пальцев по стеклу. Его лицо расплывается в улыбке.

– Привееет! – он смеётся, потом вновь поворачивается к экрану. – Прости, только что приехала Мари. Так о чём ты говорила?

Я встряхиваю головой.

– Так, ни о чём. Мне пора идти, Люк. Надо собираться на работу. Принять душ и…

– У тебя точно всё хорошо?

– Просто устала. Целыми днями работаю. Нескончаемые смены.

– Ну не перетруждайся там, хорошо? Возьми выходной. Они там вкрай обнаглели, в этой твоей гостинице.

Я сглатываю и хочу сказать: «Обычные люди не могут себе такое позволить, Лукас», – но он продолжает:

– Вот почему я советую тебе отправить папе резюме. Найдём тебе нормальную работу. С девяти до пяти. И выходные свободны.

– Посмотрим, – говорю я.

– Пообещай мне, что всё будет нормально.

– Всё и так нормально, – Эти слова, как ни странно, придают мне сил, потому что на секунду мне удаётся поверить, что так и есть. Спустя некоторое время Лукас кладёт трубку, и я остаюсь одна в тишине моей жаркой спальни.

Элиот: Привет, закрытая книга. Как ты там? Надеюсь, получше? Эти две недели я во Франции. Сестра Аны выходит замуж, и нужно доделать сцену для мамы и Жана. Надеюсь, увидимся. Обнимаю, Эл.

Глава двадцатая

В моей квартире тихо. Сколько здесь живу, ни разу не просыпалась в абсолютной тишине. Всегда то урчит чайник, то бубнит радио, то звякают чашки, то Луиза напевает песенку. Уже половина одиннадцатого. Луиза встаёт очень рано. Я – нет. Поэтому не было такого случая, чтобы я проснулась раньше Луизы. Из дома она тоже не выходит. Лукас называет её отшельницей, и я полагаю, он прав.