Дорогая Эмми Блю

Уже почти десять, когда я поднимаюсь и выключаю свет.

– Знаете, почему я люблю грозы? – спрашивает она, когда мои пальцы тянутся к выключателю. – Они немного напоминают, что хозяева здесь не мы, а мать-природа. И если мир совсем не похож на тот, какой мы хотели бы видеть, достаточно лишь посмотреть в окно, как вспышки озаряют небо, вдохнуть запах дождя и ощутить себя в безопасности комнаты. Что ещё нужно?

Глава двадцать девятая

Том подходит ко мне, как, наверное, зоозащитники подбираются к взволнованному животному. Осторожно, чуть нервно. Почти так же, как ассистент фармацевта разговаривал с Луизой на прошлой неделе, когда я на инвалидной коляске отвезла её в аптеку. Достаточно вежливо, но с ощутимой жалостью, и, когда мы возвращались домой, я подумала: «Неудивительно, что Луиза так редко выходит из дома».

– Тебе нравится, как мы всё организовали, Эмми? – спрашивает Том, стоя у длинного изогнутого бара.

– Конечно, нравится, – отвечаю я, и это правда. Всё так красиво. Очень в стиле Лукаса и очень в стиле Мари. Белое, блестящее, чистое и роскошное. Вот подходящее слово для этого места – «роскошное». Огромные сверкающие люстры свисают с высоких потолков, нежный поток волшебных огней гирлянд, переливаясь, освещает комнату, как крошечные звезды, а официанты в смокингах бесшумно снуют туда-сюда. Это скорее напоминает свадьбу, чем девчишник. Огромный сияющий танцпол, диджей и два длинных банкетных стола. Один накрыт чёрно-белой, как смокинг, скатертью, а другой украшен белым мехом и драгоценными камнями. Один для друзей жениха, другой для подружек невесты. Я просто не знаю, где мне сесть.

– Ты проделал потрясающую работу, Том, – говорю я, и он кивает, как деревянная игрушка.

– И ты тоже, – говорит он. – Кстати, недавно приехала подруга Люсиль, певица. Она уже репетировала. Ничего так голос.

– А что насчет поп-панк-группы? Для Люка?

– Они все тут. Классные! Сет-лист из двенадцати песен, потом будет диджей. На всякий случай можешь посмотреть список, но я выбрал в основном такие, чтобы всем понравилось, и несколько любимых песен Люка. Элиот уже заценил, – Том смотрит на меня, едва ли не закатывая глаза, будто хочет сказать: «Я понимаю, у вас с Элиотом что-то нечисто!» – Ладно, я пойду гляну, как там счастливая пара. Скоро приду.

Я стою посреди бара, оперевшись рукой на гладкую стойку, и мой желудок крутит, как барабан стиральной машины, при мысли о том, что сейчас я впервые увижу Элиота с тех пор, как мы попрощались у подъезда дома Луизы. Что, если выйдет неловко? Что, если он с Аной, если рассказал ей о том, как я стояла совсем рядом и мои губы были в нескольких миллиметрах от его губ? Что, если я всё поняла неправильно, и отсюда мои нелепые мысли о нас? Но ведь он спросил, хочу ли я, чтобы он остался, да? Господи. Столько недель я задавала себе (и Рози с Фоксом, конечно!) все эти вопросы, но яснее не стало. Я не приблизилась к ответу. Ни на шаг. Официант проносит мимо меня ведёрко со льдом, и на минуту мне хочется зарыться в него головой.

Несколько минут спустя я вижу Элиота. Как и сказал Том, он сидит, склонившись над листом бумаги, и рядом с ним что-то бормочет ужасно бородатый мужчина. При виде меня Элиот улыбается и встаёт. Тёмная рубашка, открытая у воротника, плотно прилегает к мощному телу. Чёрные прямые брюки. Высокий. Сильный. И мой желудок при виде него делает сальто.

– Привет, – говорю я.

– Ого, – он оглядывает моё платье. – Выглядишь потрясающе.

– Правда? Я ещё думала – да ну, чёрное, как будто на поминки собралась, но…

– Огонь, – он прикусывает губу. – Ваще.

Я не могу смотреть ему в глаза, опускаю взгляд.

– Ты сам – огонь! – Это правда. Он великолепен.

– Спасибо, – Элиот кивает. – Давно не виделись.

– Это уж точно.

– Что я пропустил?

– Да вообще ничего. Я работала. Как обычно. А ты? Как тебе Люксембург?

Эти бессмысленные, неловкие, вежливые вопросы – как танец на раскалённых углях. С того момента у подъезда Луизы прошло несколько недель, и мы почти не общались.

– А, это… – он потирает подбородок, покрытый аккуратной тёмной щетиной. – Я туда не поехал. Был у мамы в Ле-Туке, – его неловкая улыбка больше похожа на гримасу. – Мы с Аной, мы… решили взять тайм-аут. Так, кажется, это называется на языке дипломатии.

– Ой, – тишина между нами натягивается, как струна. – Сочувствую.

– Да ну что ты, – говорит он. – Всё в порядке. Иногда ты сам не знаешь, что чувствуешь, пока не прольётся свет. Понимаешь?

– Да, – говорю я, – понимаю.

Больше мы не говорим ни слова, и я изо всех сил стараюсь не выболтать лишнего. Я хочу спросить, почему они взяли тайм-аут и на какой период. Хочу сказать, что я по нему скучала и каждый день писала ему сообщения, но так и не смогла отправить. Хочу выяснить, правильно ли я поняла его слова в тот вечер. Встретил бы он со мной Рождество, если бы я попросила? Но я не говорю ничего. Я лишь откашливаюсь, складываю руки у лица и говорю: